— Да, никудышные ребята, — скромно согласился Билл.

— Сейчас неподходящее время года для осмотра Пахарской долины, — сказал Бенсон, когда снова уселся рядом с Саксон и Сарджент был уже далеко позади. — А все-таки ее стоит посмотреть. Подумайте, двенадцать тысяч акров под яблоками! Знаете, как ее теперь зовут? Новой Далмацией. Нас отовсюду выживают. Мы, янки, воображали, что мы дельцы, а вот появились эти парни из Далмации и утерли нам нос. Когда они приехали сюда, это были просто жалкие эмигранты, нищие, как церковные мыши. И вначале они просто нанимались на поденную во время сбора фруктов. Затем понемногу начали скупать яблоки на корню. Чем больше становились их доходы, тем решительнее они расширяли свои операции. Очень скоро они стали брать сады в долгосрочную аренду. А за последнее время они скупают землю и не сегодня-завтра окажутся владельцами всей долины, и последним американцам придется убираться оттуда.

Ох, уж эти наши янки! Какие-то нищие славяне, при первых же мелких сделках с ними получали две-три тысячи процентов барыша. Теперь они довольствуются стопроцентными прибылями. А когда их доходы падают до двадцати пяти — пятидесяти процентов, они считают это катастрофой.

— Все равно, как в Сан-Леандро, — заметила Саксон, — первые землевладельцы почти исчезли. Теперь там интенсивное земледелие. — Саксон очень гордилась этой фразой. — Дело не в том, сколько у тебя земли, а в том, сколько ты выжимаешь из каждого акра.

— Да, но это еще не все, — отозвался Бенсон, многозначительно закивав головой. — Многие из них, как, например, Люк Скурич, ведут дело на широкую ногу. Некоторые уже стоят до четверти миллиона долларов. И я знаю по меньшей мере с десяток фермеров, из которых каждый уже имеет капитал в среднем в сто пятьдесят тысяч. Дело в том, что они умеют выращивать яблони. Это у них врожденное. Они чувствуют деревья, как ваш муж чувствует лошадей. Каждое дерево для них живое существо, как для меня лошадь. И они знают каждое дерево, его историю, все, что с ним когда-либо случалось, все, чего оно не выносит. Они как будто слышат его пульс и могут сказать вам, так же ли хорошо оно чувствует себя сегодня, как вчера. А если нет, то они сразу поймут, какая у него хворь, и будут лечить его. Они посмотрят на дерево в цвету и точнейшим образом предскажут вам, сколько ящиков яблок оно принесет и какого качества и величины будут эти яблоки. Они знают каждое яблочко и снимают его бережно и любовно, чтобы не повредить, бережно и любовно укладывают его и отправляют в путь; когда такие яблоки доходят на рынок — они не побиты и не подгнили и идут по самой высокой цене.

Да, это больше, чем интенсивное хозяйство. Адриатические славяне — большие деляги. Они не только умеют вырастить яблоки, они умеют и продать их. Нет рынка? Подумаешь! Создайте рынок! Так они и поступают, а у наших под деревьями груды яблок гниют. Возьмите хотя бы Петра Монгола. Он каждый год ездит в Англию и отвозит туда сотни вагонов яблок. Эти далматинцы возят яблоки из Пахарской долины на южноафриканские рынки и сколачивают громадные капиталы.

— Куда они девают деньги? — спросила Саксон.

— Выкупают у американцев Пахарскую долину; и уже немалую часть ее выкупили.

— А что будет потом? — продолжала она свои расспросы.

Бенсон кинул на нее быстрый взгляд.

— Потом они начнут выживать американцев из какой-нибудь другой долины. Американцы же быстро спустят полученные за землю денежки, и следующее поколение будет погибать в городах, как погибли бы вы и ваш муж, если бы вовремя не ушли оттуда.

Саксон невольно содрогнулась. «Как погибла Мери, — подумала она, — как погиб Берт и еще многие; как погибает Том и все остальные».

— Да, страна у нас великая, — продолжал Бенсон. — Но мы не великий народ. Прав Киплинг: нас выгнали из нашего дома, и мы сидим на крылечке. Сколько нас учили и учат! Ведь к нашим услугам и сельскохозяйственные школы, и опытные станции, и передвижные выставки, но наука не идет нам впрок, и чужаки, которые прошли тяжелую школу жизни, отовсюду вытесняют нас. Знаете, когда я кончил учиться, — тогда еще был жив отец, а он придерживался старых взглядов и смеялся над тем, что называл моими бреднями, — я несколько лет путешествовал. Мне хотелось посмотреть, как ведут хозяйство в более старых странах. Ну и нагляделся же я!

… Сейчас мы въедем в долину… Да, я нагляделся. Первым делом я увидел в Японии горные склоны в виде террас. Представьте себе гору, такую крутую, что и лошади не взобраться. Но японцам на это наплевать. Они строят террасы: поставят крепкую подпорную стену футов в шесть высотой да шириною шесть футов и засыпают землей; все выше и выше. Стены и террасы по всей горе, стены над стенами, террасы над террасами. Я видел на стенах в десять футов террасы в три фута, и на стенах в двадцать футов площадки в четыре-пять футов, лишь бы только вырастить что-нибудь. А землю они таскают наверх на спине, в корзинах.

То же я видел всюду — ив Греции, и в Ирландии, и в Далмации, — я видел и там был. Люди ходят и подбирают каждый комочек земли, какой им удается найти, воруют землю лопатами, даже горстями, копят ее, а потом тащат на спине в гору и создают поля, — создают из ничего, на голых скалах. А во Франции я видел больше того: там крестьяне горных районов берут землю из русла ручьев, как наши отцы копали русла рек в Калифорнии в поисках золота. Только наше золото уплыло, а крестьянская земля осталась; ее перепахивают из года в год, обрабатывают и что-нибудь на ней да выращивают. Ну, я сказал достаточно, пора мне и помолчать.

— Боже мой, — пробормотал Билл, пораженный. — Наши отцы ничего подобного не делали. Не мудрено, что они все растеряли.

— Вот и долина, — сказал Бенсон. — Взгляните на деревья, на склоны холмов… Вот она. Новая Далмация! Взгляните повнимательнее. Это же яблочный рай! А какая почва! Как она обработана!

Долина, открывшаяся перед Саксон, была невелика. Но и в низинах и на пологих склонах — повсюду бросались в глаза результаты усердия и настойчивости трудившихся здесь далматинцев. Саксон смотрела по сторонам, в то же время внимательно прислушиваясь к словам Бенсона.

— Вы знаете, что делали прежние поселенцы с этой богатейшей землей? В долинах они сеяли пшеницу, а на холмах пасли стада. Теперь же двенадцать тысяч акров засажены яблонями. Из Восточных штатов люди приезжают в своих автомобилях в Дель-Монте, чтобы полюбоваться на цветущие или осыпанные яблоками деревья. Возьмем Маттео Летунича, — он был одним из первых поселенцев, — он начал с того, что мыл в здешнем кабачке посуду. Но когда увидел эту долину, он сразу понял, что это его Клондайк. Теперь он семьсот акров арендует да сто тридцать ему принадлежат; у него лучший плодовый сад во всей округе, и он экспортирует от сорока до пятидесяти тысяч ящиков яблок в год. И ни одному человеку не позволит он сорвать хоть яблочко с дерева, кроме далматинца. Я как-то в шутку спросил его, за сколько он продал бы свои сто тридцать акров. Летунич ответил вполне серьезно. Он назвал мне цифру доходов, которые получает с них из года в год, и вывел среднюю сумму, затем предложил мне определить стоимость акра, считая доход из шести процентов с капитала. Так я и сделал. Оказалось, свыше трех тысяч долларов за акр!