Восхищенная чистотою звуков она облокотилась на перила и продолжала, причем ее голос постепенно достиг своей полной силы:

О возлюбленный Христос,

Дай припасть к твоей груди!

В час свирепствующих гроз

Защити и огради!

Ах, укрой меня, укрой!

Дай мне выдержать искус,

В царстве божьем упокой

Душу грешную, Иисус!

Билл прислонился к древней стене и с любовью смотрел на нее; когда она кончила, он прошептал:

— Замечательно, просто замечательно! Жаль, что ты не видела своего лица, пока ты пела. Оно было так же прекрасно, как твой голос. Вот странно! Я думаю о религии, только когда думаю о тебе.

Расположившись в поросшей ивами лощине, они приготовили обед и провели весь день на выступе низкой скалы к северу от устья реки. Они не собирались оставаться здесь весь день, но все вокруг пленяло их, и они были не в силах оторваться от бьющегося о скалы прибоя и от разнообразных и многокрасочных обитателей моря — морских звезд, крабов, моллюсков и морских анемон; потом они увидели в лужице, оставшейся после прилива, маленькую «рыбу-черт» и начали бросать ей крошечных крабов, невольно содрогаясь всякий раз, когда она обвивалась вокруг них своим колючим телом. Начался отлив, и они набрали кучу раковин, среди них были прямо громадины — в пять-шесть дюймов, бородатые, как патриархи. А пока Билл расхаживал вдоль берега, пытаясь найти жемчужницы, Саксон прилегла неподалеку от лужи, которую оставил после себя прилив, и, плескаясь в ее кристально-чистой воде, извлекала из нее пригоршни сверкающих драгоценностей: обломки раковин и камешки, отливавшие розовым, синим, зеленым, фиолетовым. Билл вернулся и вытянулся рядом с женой. Нежась в лучах солнца, жар которых смягчался морской прохладой, они следили, как оно погружалось в густую синеву океана.

Саксон нашла руку Билла, сжала и вздохнула от переполнявшего ее чувства радости и покоя. Ей казалось, что никогда еще в ее жизни не было такого чудесного дня, — словно воплотились все ее былые мечты. А что мир может быть настолько прекрасен — этого она не представляла себе даже в своих самых пылких грезах. Билл в ответ неясно пожал ее руку.

— О чем ты думала? — спросил он, когда они, наконец, встали.

— Право, не знаю, Билл. Может быть, о том, что один такой день лучше, чем десять тысяч лет, проведенных в Окленде.

Они расстались с рекой и с долиной Кармел и, едва взошло солнце, направились к югу — через холмы, отделяющие горы от океана. Дорога была размыта и вся в выбоинах, — видимо, ею мало пользовались.

— А дальше она совсем пропадает, — сказал Билл, — есть только следы подков. Но я что-то не вижу изгородей, — должно быть, почва тут не такая уж плодородная: одни пастбища, и почти нет обработанной земли.

Голые холмы поросли только травой. Лишь в каньонах виднелись деревья, а более высокие и более отдаленные холмы были покрыты кустарником. Один раз путники увидели скользнувшего в кусты койота, а в другой раз Билл пожалел, что у него нет ружья: крупная дикая кошка ехидно уставилась на них и не пожелала сойти с места до тех пор, пока метко пущенный ком земли не разлетелся, подобно шрапнели, над ее головой.

Они прошли уже несколько миль, и Саксон все время мучилась жаждой. Когда они достигли того места, где дорога, спускаясь почти до уровня моря, пересекала узкое ущелье, Билл стал искать воду; в ущелье было сыро от влаги, выступавшей каплями на стенах. Оставив жену отдыхать, Билл отправился посмотреть, нет ли где-нибудь поблизости родника.

— Эй! — крикнул он несколько минут спустя. — Иди сюда, Саксон! Скорее! Здесь удивительно! Дух захватывает!

Саксон стала спускаться по узенькой крутой тропинке, извивавшейся среди зарослей кустарника. На полпути от того места, где над выходом ущелья к морю было поставлено высокое заграждение из колючей проволоки, укрепленное тяжелыми каменными глыбами, она увидела небольшой пляжик. Только подъезжая с моря, можно было догадаться о существовании этого заливчика, так тщательно был он закрыт с трех сторон отвесными скалами и замаскирован кустарником. Перед пляжем тянулась примерно на четверть мили гряда скал; прибой с ревом разбивался об них и, укрощенный, набегал на берег лишь небольшими волнами. А за этой грядой в море были разбросаны отдельные утесы, и на них-то и обрушивались волны со всей своей силой, взметывая лохмотья пены и фонтаны брызг. Эти скалы, то и дело выступавшие из волн, были черны от множества раковин. На верхушках лежали, растянувшись, огромные морские львы, поблескивая в солнечных лучах мокрой шкурой, и громко ревели, а над ними с пронзительным криком реяло и кружилось множество морских птиц.

От загородки из колючей проволоки спускался откос, высотой футов в двенадцать и настолько крутой, что Саксон сидя съехала на мягкий сухой песок.

— Ну вот! Замечательное местечко! — взволнованно встретил ее Билл.

— Прямо создано для стоянки. Здесь, под деревьями, ты увидишь самый восхитительный родник. А сколько тут отличного хвороста, а сколько…

— он осмотрелся вокруг, потом его глаза обратились к морю, где они видели то, что не выразить никакими словами, — … ну, словом, всего, чего хочешь! Мы могли бы пожить здесь. Видишь, какая пропасть ракушек. Я уверен, что можно было бы и рыбы наловить. Что, если мы остановимся здесь на несколько дней? У нас с тобой ведь каникулы… А я бы сбегал обратно в Кармел за удочками и крючками…

Внимательно всматриваясь в его разгоревшееся лицо, Саксон поняла, что он с городом действительно покончил.

— И ветра нет, — продолжал он расхваливать бухточку. — Совсем тихо. А посмотри, какая дичь и глушь! Будто мы с тобой за тысячу миль от всякого жилья!

Действительно, резкий и свежий ветер, проносившийся над обнаженными холмами, не достигал этого уединенного местечка. Здесь было тепло и тихо и воздух был напоен ароматом цветущих кустов. То там, то здесь среди кустарников виднелись низкорослые дубки и другие незнакомые Саксон деревца. Она восхищалась всем этим не меньше, чем Билл, и, держась за руку, они принялись осматривать бухту.

— Вот здесь мы действительно можем играть в Робинзона Крузо, — воскликнул Билл, когда они переходили полосу плотного песка, заливаемого во время прилива. — Давай, Робинзон, останемся здесь. Я, конечно, буду твоим Пятницей, и твои желания будут для меня законом.

— А что нам делать с Субботой? — с комическим ужасом воскликнула она, указывая на свежий отпечаток человеческой ноги на песке. — А вдруг это свирепый людоед?

— Никакой надежды. Это не босая нога, а теннисная туфля.

— Но ведь людоед мог снять туфлю с ноги утонувшего и съеденного им матроса, не правда ли? — возразила она.

— Матросы же не носят теннисных туфель, — быстро отпарировал Билл.

— Что-то ты больно много знаешь для Пятницы, — пожурила она его. — Ну да все равно, доставай-ка вещи и расположимся поудобнее. А потом — мог быть съеден вовсе не матрос… предположим, что это пассажир.