— Я принимаю вызов, — женщина, похожая на ледяную статую, внезапно растянула губы в улыбке: — Мы сойдёмся, как только войдём в город. Я верну наш дом, а после отдам тебе власть. Вы можете пойти с нами и сражаться вместе с настоящей семьёй. Показать, что вы — достойны стаи. А можете… стоять истуканами. Наступаем!

Молчаливые звери, за миг до того готовые задуматься, признать право наследника и оставить войну, разом поднялись и единой волной направились к Городищу.

Они уходили, таяли в снежной дымке. Последняя надежда, последняя возможность, моё спасение! Они уходили, Серый стоял рядом и бессильно сжимал кулаки.

А Тьма лизала пятки.

Выползала из-под земли, сгущаясь, оживая, цепляясь костлявыми руками за живую плоть.

И Серый — последний, кто должен быть рядом в этот миг, — взял меня за руку.

— А вот этого я не ожидал, — он глубокомысленно почесал в затылке, — и что теперь делать?

Я лопатками чуяла пока ещё невидимую теряющую терпение Мару. А последняя надежда на спасение скрывалась за поворотом. Нет уж! Так просто не уйдёшь! Надо остановить их! Поймать, отвлечь, удержать… Мне нужна только Агния, но, если придётся отдать Марене каждого из них, чтобы выкупить не только себя, но и не вовремя подоспевшего мужа, я это сделаю.

— Как что? Догонять!

Они не пройдут дальше ворот. Уж на что Радомир способен — это языком молоть. Если он только нашёл своего знакомца, город уже превратился в неприступную крепость. А уж у стен я не оплошаю. Никуда не денется свекровушка.

— Верта-а-ай! Поворачива-а-ай!

Белая пелена подняла на миг занавесь, подпуская встречных поближе, заигрывая с ними вьюгой, норовя сбить с ног. Один, повыше, шёл чуть наклонив голову, упрямо, не прикрывая лица от кусачих снежинок; второй постоянно сбивался, вертелся, точно проверяя кого-то третьего, вытирался рукавом и размахивал руками.

Радомир! Голос и запах выдали друга прежде, чем стало можно разглядеть лица: его и сурового мужика с военной статью, скоро шагающего чуть впереди. Вот и верная Чернушка показалась: не отставала, бочком, испуганно вдыхая метель, от ветра не понимая, откуда несёт звериным духом, торопилась следом. Этим-то что в безопасности не сиделось?!

— Поворачивай! — не замолкал рыжий. — Назад! В лес!

Волки опешили. Они готовились к войне, шли убивать, а тут им дорогу преградили два безоружных не по погоде одетых взволнованных мужика. Защитнички! Вот их-то первыми Агния и положит.

А мне как быть? Спасать? Спасаться?

«Свою шкуру лучше выторгуй», — советовала волчица.

«Друга спасай, потом о себе думай!», — кричала женщина.

Я закрыла уши ладонями.

Хватит! Обе! Замолчите сейчас же! Сколько можно, Богиня-мать?! Разрываться надвое, решать, кто дело говорит, а кто бредит?

Воочию увидела: сходятся в схватке женщина и волчица. Яростные, ослабленные постоянной враждой, нетерпимые. Каждый раз, когда нужно выбирать. Снова и снова, изнуряя, обескровливая одна другую битвой, сжигая то единственное, что могло помочь поладить, запугивая и заставляя забиться в самый дальний уголок кого-то третьего, кого-то, кто раньше был хозяином изодранной в клочья души.

Когда-то я умела принимать решения сама. Без оглядки: плохо ли поступаю, хорошо ли. Делала, как сердце велело. А там уж пусть обе души между собой спорят, лишь бы меня не вмешивали!

Осмелюсь ли на это снова?

— А рыжий дело говорит! — я нагнала Агнию и, не поворачивая головы, как и она, глядючи на приближающуюся парочку, добавила: — Отойдём до леса. Поговорить надо. С глазу на глаз.

— Помолчи, — прошептала волчица. Показалось? Или взаправду попросила, а не приказала?

Агния не отводила взгляд, словно опасаясь, что видение — лишь шутка усилившегося снегопада. И в ледяных глазах её мелькнул золотой огонь. Мелькнул — и погас. Но мелькнул ведь, не почудился!

Оборотни с места не двигались без приказа вожака. Стояли, позволяя ветру трепать густую шерсть или оглаживать голую шею, зорко следили за приближающимися, но ни один не решился задать вопроса или помешать, когда немолодой крепкий мужчина подошёл к волчице вплотную и упал перед ней на колени, желая, но не решаясь прикоснуться.

— Агния, — как приговор выдохнул Берест.

Радомир, успев разглядеть в толпе знакомые лица, перебежал к нам, не забыв проверить, на месте ли Чернушка, и крутил кудрявой головой:

— А что это вы тут? Вы же на постоялом дворе? Вы же не к врагам переметнулись? Если так, я с вами! Но мы же убивать тогда никого не будем? А эти двое, подумать только, знакомы! Я, правда, сам ничего не понял…

Серый не выдержал и заткнул говоруну рот снежком.

Берест стоял на коленях, согнув спину, погрузив ладони в наметённый снег, смирившись с ледяным холодом, тянувшимся от земли к самому сердцу.

Агния, натянутая сильнее иной струны, не наклонила голову, не обратилась к мужчине, даже взглядом вперилась не в него, а повыше разукрашенной сединой головы. И не произносила ни слова.

Рыжий выплюнул снег и своими пояснениями мешал наблюдать. Без его рассказа видно, как мелко подрагивают кончики пальцев волчицы, как замерзает, не пролившись, влага в глазах старого воина.

— Агния, — первым не выдержал Берест, — он знает. Он ждёт вас. Прошу, не повторяй старой ошибки! Уходите!

Она встрепенулась, как раненая птица, как если бы услышала проклятие из уст того, кого любила больше жизни, и… расхохоталась.

— Ты хочешь уберечь мою жизнь, старый предатель? Ты хочешь спасти меня, убийца? Ты? Меня?!

Хохот прорывался сокрытой болью, высохшими слезами; рвал горло, дрожал на щеках, бурлил в крови; хохот травил изнутри, раздирая старые раны, разрывая шрамы, которым давно пора было зарасти. Агния смеялась, превращаясь из холодной богини в бездушную мавку.

Покаяние воеводы как рукой сняло: он взвился, схватил за плечи, встряхнул проклятую хохочущую бабу:

— Почему ты мне не сказала?! Почему?! Неужто не заслужил?! Я ненавидел тебя все эти годы! Я себя ненавидел! Почему ты молчала?! Лучше бы я убил тебя тогда!

Оборотни зарычали, подобрались, но вновь послушались молчаливого спокойствия вожака: ни один не оторвал лап от земли.

Волчица успокоилась так же внезапно, как зашлась. Озёра глаз вновь затянулись льдистой пеленой:

— А ты и убил меня тогда.

Я не заметила, когда горячая ладонь мужа, сжимающая мою, исчезла. Серый потемнел лицом и ринулся вперёд:

— Ублюдок!

Первый удар пришёлся аккурат по подбородку, в кровь разбивая губы, приказавшие когда-то дружине войти в катакомбы.

— Ты думал, я не узнаю тебя?!

Нос воеводы хрустнул, брызнул алым.