– Дорогая герцогиня, перейдем, пожалуйста, поскорее к вопросу, который вас привел сюда; мне кажется, мы можем быть полезны друг другу.

– Я тоже так думала. Итак, я отправилась в Фонтенбло с двойной целью. Прежде всего, меня пригласил туда известный вам францисканец… Кстати, как вы с ним познакомились? Я вам рассказала о себе, теперь ваша очередь.

– Я познакомился с ним очень просто, герцогиня. Я изучал с ним богословие в Парме; мы подружились; но дела, путешествия, война разлучили нас.

– Вы знали, что он генерал иезуитского ордена?

– Догадывался.

– Однако какой же странный случай привел также и вас в гостиницу, где собрались агенты ордена?

– Случай самый простой, – спокойно отвечал Арамис. – Я приехал в Фонтенбло, к господину Фуке, чтобы попросить аудиенцию у короля. Я встретил по пути бедного умирающего и узнал его. Остальное вам известно: он умер у меня на руках.

– Да, но оставив вам на небе и на земле такую большую власть, что от его имени вы сделали весьма важные распоряжения.

– Он действительно дал мне несколько поручений.

– И относительно меня?

– Я уже сказал. Выплатить вам двенадцать тысяч ливров. Кажется, я дал вам необходимую подпись для их получения. Разве вы их не получили?

– Получила, получила! Но, говорят, дорогой прелат, вы даете приказания с такой таинственностью и с таким царственным величием, что все считают вас преемником дорогого покойника.

Арамис покраснел от досады. Герцогиня продолжала:

– Я осведомилась об этом у испанского короля, и он рассеял мои сомнения на этот счет. Согласно статуту ордена, каждый генерал иезуитов должен быть испанцем. Вы не испанец и не были назначены испанским королем.

Арамис сказал назидательным тоном:

– Видите, герцогиня, вы допустили ошибку, и испанский король разоблачил ее.

– Да, дорогой Арамис. Но у меня явилась еще одна мысль.

– Какая?

– Вы знаете, что я понемножку думаю обо всем.

– О да, герцогиня!

– Вы говорите по-испански?

– Каждый участник Фронды знает испанский язык.

– Вы жили во Фландрии?

– Три года.

– И провели в Мадриде?..

– Пятнадцать месяцев.

– Значит, вы имеете право принять испанское подданство, когда вам будет угодно.

– Вы думаете? – спросил Арамис так простодушно, что герцогиня была введена в заблуждение.

– Конечно… Два года жизни и знание языка – необходимые правила. У вас три с половиной года… пятнадцать месяцев лишних.

– К чему вы это говорите, дорогая герцогиня?

– Вот к чему: я в хороших отношениях с испанским королем.

«И я в недурных», – подумал Арамис.

– Хотите, – продолжала герцогиня, – я попрошу короля сделать вас преемником францисканца?

– О, герцогиня!

– Может быть, вы уже и сейчас его преемник? – спросила она.

– Нет, даю вам слово.

– Ну, так я могу оказать вам эту услугу.

– Почему же вы не оказали ее господину де Леку, герцогиня? Он человек талантливый, и вы его любите.

– Да, конечно; но не вышло. Словом, оставим Лека; хотите, я окажу эту услугу вам?

– Нет, благодарю вас, герцогиня.

Она замолчала.

«Он назначен», – подумала она.

– После этого отказа, – продолжала герцогиня де Шеврез, – я уже не решаюсь обращаться к вам с просьбой.

– Помилуйте, я всегда в вашем распоряжении!

– Зачем я буду вас просить, если у вас нет власти исполнить мою просьбу?

– Все же мне, может быть, удастся что-нибудь сделать.

– Мне нужны деньги на восстановление Дампьера.

– А! – холодно произнес Арамис. – Деньги?.. Сколько же вам нужно, герцогиня?

– Порядочно.

– Жаль. Вы знаете, что я не генерал.

– В таком случае у вас есть друг, который, вероятно, очень богат: господин Фуке.

– Господин Фуке? Сударыня, он почти разорен.

– Мне говорили об этом, но я не хотела верить.

– Почему, герцогиня?

– Потому что у меня есть несколько писем кардинала Мазарини – вернее, не у меня, а у Лека, – в которых говорится об очень странных счетах.

– О каких счетах?

– По части проданных рент, произведенных займов, хорошенько не помню. Во всяком случае, судя по письмам Мазарини, суперинтендант позаимствовал из государственной казны миллионов тридцать. Дело серьезное.

Арамис так крепко сжал кулаки, что ногти вонзились в ладони.

– Как! – воскликнул он. – У вас есть такие письма и вы не сказали о них господину Фуке?

– Такие вещи держат про запас, – возразила герцогиня. – Приходит нужда, и их вытаскивают на свет божий.

– Разве нужда уже пришла? – спросил Арамис.

– Да, мой милый.

– И вы собираетесь предъявить эти письма господину Фуке?

– Нет, я предпочитаю поговорить о них с вами.

– Видно, вам очень нужны деньги, бедняжка, раз вы думаете о таких вещах; вы так мало ценили прозу господина Мазарини. Кроме того, – холодно продолжал Арамис, – вам самой, вероятно, тяжело прибегать к этому средству. Жестокое средство!

– Если бы я хотела сделать зло, а не добро, – сказала герцогиня де Шеврез, – я не стала бы обращаться к генералу ордена или к господину Фуке за пятьюстами тысячами ливров, которые мне нужны…

– Пятьюстами тысячами ливров!

– Не больше. Вы находите, что это много? Восстановление Дампьера обойдется не дешевле.

– Да, сударыня.

– Итак, я не стала бы обращаться к названным лицам, а отправилась бы к своему старому другу, вдовствующей королеве; письма ее супруга, синьора Мазарини, послужили бы мне рекомендацией. Я попросила бы у нее эту безделицу, сказав: «Ваше величество, я хочу иметь честь принять вас в Дампьере; позвольте мне восстановить Дампьер».

Арамис не ответил ни слова.

– О чем вы задумались? – спросила герцогиня.

– Я складываю в уме, – произнес Арамис.

– А господин Фуке вычитает. Я же пробую умножать. Какие мы все чудесные математики! Как хорошо могли бы мы столковаться.

– Разрешите мне подумать, – попросил Арамис.

– Нет… После такого вступления между людьми, подобными нам с вами, может быть сказано только «да» или «нет», и притом немедленно.