надеешься на мистера Мигуэля, то нам, пожалуй, лучше подумать о побеге… А сейчас выше голову, моя красавица!

Она улыбнулась.

— Ну, тогда давай поедим, — сказала она своим мягким певучим голосом.

Мы передвинули столик к топчану и принялись за еду. Хоть мне и было еще больно жевать пищу, но только теперь я почувствовал насколько проголодался.

Виски приятно обжигало рот и желудок. Тепло разлилось по всему моему телу.

Но, несмотря на чувство голода, я быстро насытился, а потом с удовольствием закурил обнаруженные на столике сигареты.

— Это похоже на последнее желание приговоренного к смерти, — усмехнулся я, выпуская дым. — Виски, вкусная еда и самая прекрасная в мире женщина.

На щеках Мерседес заиграл румянец.

— Возможно, ты в чем–то и прав, — вдруг произнесла она, закуривая, — но не приговоренного, а приговоренных… Я чувствую, что меня тоже не оставят, как живого свидетеля.

— Мерседес, милая, может быть все еще и будет хорошо, — проговорил я, нежно обнимая ее за плечи. — Мне так хотелось бы верить в это…

— Мне тоже… — тихо произнесла она. — Слишком многое мне пришлось пережить.

Мне стало жаль ее, и я принялся рассказывать ей о своей неудавшейся жизни. Она очень внимательно слушала меня, изредка вставляя реплики сочувствия в мой адрес, и к вечеру знала обо мне почти все. Правда, я опустил часть повествования, когда я скрывался от Мигуэля и его банды.

— Да, не слишком веселая история, — тихо проговорила она, когда я закончил свой рассказ.

— Послушай, — вдруг сказал я, — а если я оглушу охранника, когда выйду по естественной нужде, возьму ключи, открою дверь, чтобы выпустить тебя, и мы убежим?

— Куда? — мягко улыбнулась она. — Ты хоть имеешь представление, где мы сейчас находимся?

— Нет, — честно признался я, и мой пыл сразу угас.

— Для того, чтобы бежать отсюда нужна хотя бы машина, — спокойно проговорила она. — Да и убив часового, ты еще не решишь всей задачи. Ты не сможешь справиться со всеми. Ты просто погибнешь и… погубишь и меня, тихо закончила она.

Я понял, что она права, но не хотел так просто сдаваться.

— Но какой–то выход есть? — спросил я.

— Я тоже думаю об этом, милый, с тех пор, как увидела тебя здесь так варварски избитого…

— Да, а ты не знаешь кто босс этой организации? — вдруг спросил я.

— Да этого, по–моему, здесь никто не знает. Возможно, что знает сеньор Мигуэль, — ответила она. — А зачем тебе это?

— Мне бы только встретиться с этим шефом, — твердо произнес я.

— И что тогда?.. — вдруг улыбнулась она.

— Я бы убедил его не трогать нас, или… или убил бы его…

— О, как бы он испугался, узнав твои намерения! — усмехнулась Мерседес.

— Нет, не испугался бы, а может быть отпустил. Ведь убивать меня не имеет никакого смысла.

— А твоего приятеля Макса был смысл убивать? — спросила она.

Я не мог ответить на ее вопрос; действительно, это убийство не имело никакого смысла, но мне очень хотелось, чтобы все кончилось хорошо, а поэтому я сказал:

— Нет, мне бы только увидеть его…

— Я хочу спать. Отвернись, я разденусь, — просто сказала она.

Я слышал шелест ее одежды, и какое–то неведомое еще чувство нежности поднималось во мне. Я не был новичком в любовных делах, но такое испытывал впервые. Повернув голову, я увидел, что она лежит под голубым одеялом. Ее прекрасные волосы разметались по подушке. Даже в тусклом свете лампочки под потолком, освещавшей место моего заточения, она была прекрасна. Я не мог сдержаться, подошел к ней и нежно погладил ее волосы.

— Мерседес, ты прекрасна, — тихо сказал я. — Я… я люблю тебя…

Она приоткрыла глаза, нежно погладила меня по руке и тихо сказала своим певучим голосом:

— Ты, действительно, милый мальчик… Ведь я южанка, и мне скоро будет двадцать пять лет, что соответствует где–то тридцати–тридцати пяти годам американок… Я, к моему глубокому сожалению, стара для тебя, милый…

— Это не имеет никакого значения, — с жаром возразил я.

— К сожалению, имеет. У тебя это сейчас просто от одиночества… К тому же, ты ведь ничего не знаешь обо мне. А свое прошлое я не в силах отбросить… Оно было и навсегда останется се мной.

— Мерседес, я знаю, что говорю: я люблю тебя… Для меня никакого значения не имеет и не будет иметь твое прошлое. Я даже ничего не хочу знать о нем его не было…

Я наклонился, чтобы поцеловать ее.

— Прошу, только не сейчас и не здесь, — тихо сказала она, уклоняясь от моих губ. — Если когда–нибудь у нас будет еще такая возможность, а у тебя все еще будет желание, то я с радостью отвечу на твой поцелуй, но… в другом месте.

— Да, пожалуй, ты права, — сказал я и вернулся на свой топчан.

Я долго ворочался, не в силах уснуть, вспоминая ее ласковый голос, ее нежные губы, когда она случайно, после толчка Фреда, прикоснулась к моему лицу, ее прекрасные шелковистые волосы, ее дивную грациозную походку…

На третий день вечером, когда Мерседес вернулась в подвал после кратковременной отлучки, я не узнал ее. Лицо ее казалось бледной маской.

— Мы пропали, — тихо, но как–то обреченно прошептала она.

— Что случилось, дорогая? — спросил я с тревогой.

— Проходя мимо комнаты сеньора Мигуэля, я слышала отрывок разговора. Как я понял, вернулся Раймундо, но без бумаг… Мигуэль вне себя от ярости… Мы пропали…

Не успела она договорить, как дверь распахнулась, и в сопровождении трех парней ворвался с пистолетом в руке мистер Мигуэль.

— Ты что, жалкий ублюдок, решил шутить со мной? — взревел он.

— Что случилось, мистер Мигуэль? — спросил я удивленно, хотя отлично знал в чем дело.

— И он еще спрашивает?! Раймундо разыскал твоего мистера Эндри, продолжал греметь Мигуэль, расхаживая по комнатушке и размахивая пистолетом.

— Но у него, конечно, не оказалось никаких бумаг… Что это значит, Томпсон, а?

— Просто невероятно, — снова удивился я. — Вероятно, мистер Эндри просто хотел поторговаться…

— Что?! — взревел мистер Мигуэль, останавливаясь передо мной и испепеляя меня взглядом. — Ты за кого меня принимаешь, щенок? Он, твой