Медведица увела своих медвежат. Агафон, чертыхаясь и проклиная всех на свете, Айкын, но только не себя, подсчитал убытки. Он переменился в одно мгновение, стал злым, нервным, долго ругал молодую спутницу. Но пиком его бешенства стал момент, когда Айкын нашла убежавшего коня. И отбежал он каких-то двести метров. Да в страхе, не разбирая дороги, перепрыгивая через недавно поваленную ель, острыми сучками распорол себе брюхо. Внутренности животного вывалились. Бедного коня пришлось пристрелить. Агафон пересел на лошадь Айкын. Перепуганный олень вёз золото, панты и продукты. Айкын пошла пешком сзади.

Всё это Уля прочитала за несколько минут. Только одно недоглядела: Агафон забрал с собой сломанное ружьё, в надежде, что починит его потом, на прииске или в дороге. Из винтаря мог получиться неплохой короткоствольный обрез. Знала бы она, насколько безоружен её враг, то для преследования могла применить другую тактику.

После этого происшествия всё изменилось. Агафон поехал быстро, не останавливаясь, стараясь преодолеть за световой день как можно большее расстояние. В тот вечер он остановился на привал только тогда, когда сгустились сплошные сумерки и его затеей померкли на фоне чёрных деревьев. Айкын была удивлена. Из такого ласкового, доброго, нежного, отзывчивого, каким она знала Агафона за этот короткий период, он превратился в злого, нервного, раздражительного мужика, который, не обращал на неё внимание, игнорируя просьбы сделать небольшой привал, гнал вперёд своего коня.

Молодая хакаска уставала. Она не привыкла к таким длительным переходам. Хоть и была из знаменитого рода охотников-хакасов Чарудиновых, всё-таки большая часть её жизни прошла в юрте, за выделкой шкур, искусным вышиванием да исполнением домашних обязанностей на правах старшей дочери. А этот выход с Харзыгаком на пантовку был первым большим её выходом в дальнюю тайгу. И вполне естественно, что расположение местной тайги молодая жена не могла знать: куда вели, туда и шла. Как овечка. И вполне понятно, что свою жизнь она полностью доверяла мужу, беспрекословно слушалась незлобливую свекровь Наталью да старалась угодить словоохотливому Калтану. А увидела «доброго» Агафона, так сразу же окунулась в его обманчивые, под воздействием спиртного, глаза, полностью запутавшись в собственных чувствах, не заметила, как стала подвластной чужому мужику. До этого Айкын слышала про «ядрёные, сочные, сладкие зёрна кедровых орешков», лесть Агафона. И каково же было разочарование молодой женщины, когда поздним вечером Агафон взял её грубо, силой, без тени намёка на ласку. Как простую уличную девку, которая дарит своё тело за стакан водки. Это было унизительно, стыдно, обидно. Будто в душу Айкын вылили стакан кипящей живицы.

В эту, третью, ночь Уля тоже приходила к лагерю Агафона. И сразу заметила перемены, произошедшие в стане беглецов. В основном это отражалось на поведении Кулака. Он был в нервном возбуждении, постоянно оглядывался на тайгу, как будто боялся появления посторонних людей, метался от костра к лежанке и обратно, заслышав шорох, вскакивал, хватался за сломанное ружьё и грозил кому-то пальцем в темноту. Животные, лошадь и олень, стояли под грузом, привязанные к ближайшим кустам, как будто Агафон собирался в дорогу. Там, в темноте, на лежанке, сжавшись в комочек под лёгким одеялом, плакала Айкын. Уле было искренне жаль ее, однако вызволить из плена Дьявола она так и не смогла. Слишком опасно.

А на следующий день произошло то, что Уля боялась, но всё-таки не могла предусмотреть. Невозможно предвидеть всё, как нельзя знать то, что ждёт тебя на таёжной тропе за очередным поворотом.

Тёплое летнее утро предвещало перемену погоды. Раннее солнце побледнело в дымке марева. С запада потянул неприятный хиус. Тревожно заговорили мохнатые ветви низкорослых, подгольцовых кедров. Сухая, без утренней росы, трава заскрипела прелым сухостоем. Под невысоким гольцом приглушил свой голос падающий водопад. Уля заторопилась: надо догонять беглецов. Скоро пойдёт дождь, вершины белогорий укутаются в густые, непроглядные облака, перевалы уснут в молочном тумане. Тогда найти след Агафона будет сложнее.

А дорога как назло потянула круто в гору, на очередной водораздельный перевал. Под скалистые вершины частых гольцов, к низким, напитанным бесконечной влагой облакам, на обширные, похожие друг на друга альпийские луга, где при такой неблагоприятной погоде легко закрутиться, «сколоться», просто потерять след впереди идущего человека. Хорошо то, что затеей Кулака подсказывают направление движения. И эти обстоятельства едва не стоили жизни Уле и Сергею.

Любой следопыт знает, как быстро меняются погодные условия в горах. За полчаса налетает шквальный, рвущийся ветер, приносит грязные, дождевые облака. В один миг всё вокруг наполняется влагой, шумом деревьев, свистом, воем ветра. И некуда спрятаться от бурной стихии, потому что ты находишься в эпицентре, в самом сердце событий. Можно заехать вон под тот карниз скалы. Там и вода не бежит, рядом стоят сухие деревья, хорошие дрова, и ветер не забивает. Но время не ждёт. Агафон тоже. Следы копыт так и тянутся к перевалу. По всей вероятности, Кулак хочет сегодня уйти в верховья Туманихи. А там до прииска рукой подать. На коне можно доехать за полтора дня. Завтра вечером, потемну Агафон будет пить чай с мёдом. Значит, нельзя его от себя отпускать. Будет лучше сегодня ночью обогнать его и приехать на прииск раньше, чем он.

Едет Уля, думает о своём. Винтовка перекинута через спину. На следы не смотрит. Только искоса наблюдает за затесями. Впереди на поводке перед оленем семенит Кухта. Ей тоже не до следов, сгорбилась, опустила хвост, бежит вяло, едва переставляя ноги. Лечь бы сейчас под разлапистую ель да отдохнуть. На некотором расстоянии, позади, в тумане шагает Сергей. Он отстал, ведёт уставшего оленя в поводу. Узкая тропинка тянется по краю поляны, подходит к гряде скал и опускается под овальный карниз. Здесь узкий, трёхметровый проход. Когда-то экспедиция проходила в этом месте, направляясь на Кучум. Проход небольшой, около пяти метров. Но пройти мимо никак нельзя. Там внизу обрыв. Вверху голец. Надо обходить целый день. Здесь же за много веков звери копытами выбили самый короткий путь. Там, за проходом, благодатное плато, после которого начинается спуск в долину Туманихи. Здесь, в каменной щели, и ветра нет. Только мокрая пелена опутала сыростью промозглые, холодные камни.

Вдруг Кухта дёрнулась, встала на месте. Лохматым изваянием вытянула нос, застригла ушами. Дёрнула Уля повод, остановила оленя, взглянула вперёд и… похолодела от ужаса. На неё, усмехаясь, смотрит Агафон. Скалит прокуренные зубы. Трясёт бородой, качает головой и щурит узкие глаза. До него около двадцати метров, сидит за каменным уступом. Видно только голову и плечи: спрятался гад, выждал момента, скараулил-таки. Но самое страшное — держит перед собой два ружья. Свой разбитый винчестер и шомполку Айкын. Уля попятилась назад, но он щелкнул скобой, злорадно засипел:

— Так я и знал! И давно ты за мной едешь? А ну, давай потихонечку ближе. Поздоровкаемся. Хто там с тобой пялится? Загбой или Серёга? А может, Костя? Давай-ка, подъезжай по одному, патронов на всех хватит.

Уля молчит, ни жива ни мертва! Понимает, что выстрелить у Агафона не заржавеет. Только нажать на курок. Выпустила осторожно поводок, освободила Кухту. Одновременно тянет на себя уздечку, заваливает оленя назад и, предупреждая Сергея, успокаивая Кулака, громко отвечает: