– Спасибо, Блэйн, – кивнул Шаса, не испытывая никакой благодарности.

– А теперь о тебе, Шаса. Ты относишься к жизни как к игре.

– Конечно. Жизнь и есть игра.

– Если ты действительно в это веришь, у тебя нет права брать на себя ответственность министра, – негромко сказал Блэйн. – Нет, Шаса, ты взял на себя ответственность за благополучие шестидесяти миллионов человек. И это не игра, а святая истина.

Они остановились и повернулись друг к другу.

– Подумай об этом, Шаса, – сказал Блэйн. – Мне кажется, впереди нас ждут мрачные и трудные дни, ставка в твоей игре теперь не увеличение дивидендов твоей компании – на кону выживание нации, и, если ты потерпишь поражение, это будет означать гибель знакомого нам мира. От твоего проигрыша пострадаешь не ты один…

Блэйн повернулся к подбежавшей к нему Изабелле.

– Дедушка! Дедушка! – кричала девочка. – Я хочу показать тебе нового пони, которого подарил мне папа.

Оба посмотрели на красивую малышку.

– Да, Шаса, не ты один, – повторил Блэйн и взял девочку за руку. – Хорошо, Белла, – сказал он. – Пошли на конюшню.

* * *

Шаса обнаружил, что слова Блэйна подобны семенам стрелолиста. Вцепившись тебе в одежду, они вызывают лишь зуд, но постепенно вонзаются в кожу, и тогда начинается настоящая боль. Слова тестя по-прежнему звучали в его ушах, когда утром в понедельник он вошел в зал заседаний правительства и занял место в конце стола, как подобало самому молодому из собравшихся.

До разговора с Блэйном Шаса считал эти встречи не более важными, чем, скажем, заседания совета директоров «Горно-финансовой компании Кортни». Естественно, он тщательно готовился к ним; полными и связными были не только его собственные заметки: он собрал подробные досье и на каждого члена кабинета. В этой работе ему помогал Блэйн, результаты были внесены в компьютер компании и там постоянно обновлялись. Проведя в политике всю жизнь, Блэйн стал искусным аналитиком и сумел проследить тайные и скрытые нити верности и преданности, которые связывали эту группу влиятельных людей и делали ее одним целым.

В самом широком смысле все они за исключением Шасы были членами «Бродербонда» – «Братства» – ненавидимого тайного общества коренных африкандеров, единственной целью которого было предоставление африкандерам преимущества перед всеми прочими и на всех уровнях: от национальной политики через бизнес и экономику вплоть до образования и гражданской службы. Ни один чужак не мог понять всю разветвленность этого общества: его защищала завеса тайны, которую не смел прорвать ни один африкандер. Это общество объединяло их всех независимо от того, принадлежали ли они к кальвинистской Голландской реформированной церкви или даже к самой крайней церкви Допер, Иоанна Крестителя, или протестансткой церкви Хервормд, которая третьим пунктом своего устава провозглашала, что небеса принадлежат исключительно белым. «Бродербонд» объединял даже южан, капских националистов и суровых северян.

Приводя в порядок свои заметки, которые ему не понадобятся, потому что он уже все запомнил, Шаса окинул взглядом стол и увидел, что две противоборствующие силы кабинета расположились как армейские группировки. Шаса открыто поддерживал южан под предводительством доктора Теофилуса Донгеса, одного из старейших: он был членом правительства с 1948 года, когда власть перешла к националистам под руководством доктора Малана. Донгес – партийный лидер в Кейпе, и Манфред Деларей – один из его людей. Однако эта группа меньше и не такая влиятельная, как другая. Северяне представляют Трансвааль и Свободную Оранжевую республику, и в их число входят самые влиятельные политики страны.

Странно, но внимание Шасы в этом собрании влиятельных и могущественных людей прежде всего привлек человек, который был сенатором столько же лет, сколько сам Шаса – членом нижней палаты, с 1948 года. Фервурд был издателем газеты «Ди Трансваалер», а до этого – профессором Стелленбосского университета. Шаса знал, что Манфред Деларей студентом слушал его лекции и профессор приобрел большое влияние на него. Однако сейчас они оказались в разных лагерях: Фервурд входил в северную группировку. С 1950 года он был министром по делам туземцев, обладал почти божественной властью над черным населением, и его имя стало синонимом расовой сегрегации во всех слоях общества.

Внешность и манеры человека, так известного расовой нетерпимостью, зодчего гигантского здания апартеида, созданного из переплетения множества законов, определяющих буквально любые аспекты жизни черного населения страны, производили неожиданно приятное впечатление. У него была добрая, почти сочувственная улыбка: обращаясь к кабинету министров и рассказывая с помощью карты Южной Африки о своих планах перемещения масс черного населения, говорил он спокойно, но убедительно.

Он высок, у него чуть сутулые плечи, черные кудри начинают седеть. Невозможно усомниться в его искренности и абсолютной уверенности в своей правоте. Шаса обнаружил, что его увлекает безупречная логика выступающего. Хотя голос у него высоковат, а накал страстей в монологе начинает резать слух, он вкладывает в свою речь не только силу и полную убежденность, но и всю привлекательность своей личности. Даже противники благоговели перед его способностью к дебатам.

Только одна мелочь тревожила Шасу: голубые глаза Фервурда всегда были чуть прищурены, словно он постоянно смотрел на солнце, и хотя их окружала сетка мелких веселых морщин, это были холодные глаза, глаза пулеметчика, который смотрит в прицел.

Сидя за полированным столом из дорогой древесины, Шаса вспомнил слова Блэйна: «Шаса, ты взял на себя ответственность за благополучие шестидесяти миллионов человек. И это не игра, а святая истина».

Но Шаса с бесстрастным лицом дослушал речь Фервурда.

– Сегодня никто не усомнится в том, что Южная Африка – страна белых. Мои предложения ведут к тому, что в пределах своей резервации каждая группа получит определенную автономию. Однако и во всей стране в целом и в особенности в областях расселения европейцев мы, белые люди, остаемся и всегда будем оставаться хозяевами.

Последовал одобрительный шум, и два человека попросили разъяснить небольшие подробности. Голосования не было, никакое решение не принималось: выступление Фервурда было отчетом о работе его министерства.

– Думаю, доктор Хенк исчерпывающе раскрыл тему. Если ни у кого больше нет вопросов, можно переходить ко второму пункту повестки дня.

Премьер-министр взглянул на Шасу. Второй пункт повестки дня гласил:

«Второй вопрос. Доклад достопочтенного министра горной промышленности о развитии частного промышленного сектора в течение следующих десяти лет и предложения по созданию условий такого развития».

Сегодня Шаса впервые выступал перед всем правительством и надеялся показать хотя бы малую толику апломба и убедительности Фервурда. Но, поднявшись с места, он сразу перестал нервничать: он очень хорошо и тщательно подготовился к выступлению. Начал он с оценки иностранного капитала, необходимого их экономике, чтобы «пройти конец шестидесятых годов», потом перешел к оценке средств, которые можно было получить на традиционных рынках Британского Содружества.