— Итак, пан библиотекарь, я поправил тебя. А теперь можешь продолжать. Воевода Хворостинин, выходит, поверил этому Августу — вот что важно.

— Ясновельможный пан, воевода поверил и царевичу Лаврентию, которого называли сыном царевича Ивана Ивановича.

— Убитого Грозным?

— Именно его. Известно, что супруга царевича в момент его убийства была на последнем месяце беременности и родила уже в монастыре, куда ее немедленно отправил Иван Грозный.

— И все это могло быть вероятным, пан библиотекарь?

— Ты у меня спрашивай, государыня, не у этого книжного червя, да простит пан библиотекарь мою резкость. Но жизнь я знаю много лучше него. И вот что тебе скажу, государыня. Такое множество выдуманных потомков говорит о том, что народ не хотел расставаться с родом Рюриковичей. Что людишки готовы были принять любого из этого семейства, но не бояр, всегда жадных, злобных, старающихся обеспечивать только свое собственное семейство.

И еще — народу нравится сильная держава, которая может их хранить от татарских и прочих вражеских набегов.

— Вельможный боярин, я еще не успел коснуться всего многочисленного потомства даря Федора Иоанновича.

— Но он же не мог иметь детей, мне говорили.

— Это не имеет значения, государыня. Для людишек царствующая особа не может быть ущербной, если даже на престоле сидит сущий дурак.

— Мы слушаем тебя, пан библиотекарь!

— Так вот, в степных юртах называли царевича Федора, царевича Кдементия, царевича Савелия, царевича Семена, царевича Василия, царевича Брошку, царевича Гаврилку и царевича Мартынку.

— И воевода ни с кем из них не стал бороться? Никого не схватил, не предал пыткам и допросам?

— Меня не слишком интересовало, как именно Хворостинин управлялся с этим множеством. Важно иное — он допускал самую возможность их существования.

— А другие воеводы?

— Ты правильна спрашиваешь, государыня. С другими воеводами дело обстояло иначе. Они сохраняли верность Москве. Хворостинин же очень давно стал подумывать о том, чтобы отложиться от столицы и образовать отдельное государство. Ему помогали настроения казаков — они не хотели московского правления.

— А мое? Почему ты думаешь, что они согласятся на правление царицы Всея Руси?

— Потому что на этом можно будет закончить местные раздоры. Да и кому не польстит иметь государыню, коронованную и возведенную на престол в московском Кремле?

— Но в русских землях, тем более в такой дали, вряд ли есть привычка видеть на престоле женщину.

— Что же, все меняется. И кто знает, то, что у тебя нет супруга, может пойти нам на пользу.

* * *

Птицы… Сколько птиц поднимается на заре над гладью воды. Крылья полощутся в небе огромные и маленькие, розовые, белые, серые, черные. Как лепестки дивных цветков. Шумят, шумят… Застят солнечные лучи и снова дают им дорогу. В поднимающемся мареве августовской жары тают. Опадают на землю. Сливаются с огромными чашами лотосов. Широкими зелеными листьями.

Вдали тает в розово-стальном небе Кремль. С дивными башнями. Церковными куполами. Колокольнями.

— Вот и твоя столица, государыня Марина Юрьевна. Гляди, сколько народу собралось! Какие ковры под твои ноги положили. Видишь, видишь, вон и пан воевода в золотом кафтане, и все духовенство с крестами и хоругвями! Вели-ка ты пока своему монаху с глаз сойти.

— Но почему и здесь я должна прятаться со своей верой?

— Должна, государыня, если хочешь такой столицы. Селиться ты будешь, царица Московская, не где-нибудь — в Троицком монастыре. Вон его стены и башни внутри Кремля. Что твой сказочный город.

— Но нас почти нигде не встречало духовенство.

— А здесь монахи слишком многим обязаны твоему супругу государю Дмитрию Ивановичу. Поддержали они государя, когда он еще только в Москву из Польши направлялся. Игумен Иона специально в Москву выбрался, чтобы поклониться новому, правильному государю — с Борисом Годуновым дела иметь не захотел.

— И государь его обласкал?

— Обласкал ли? Государь Дмитрий Иванович подтвердил всю былую земельную и водную монастырскую собственность, дал новые послабления в податях на добычу соли и жалованье свое царское — денежную и хлебную ругу. Как за такую щедрость государя не благодарить, как за здравие и благополучие не молиться?

— Москва, поди, не успела их упредить о моем приезде?

— Не успела? Как же, упустит Василий Шуйский хоть малейшую возможность! Не знаю, каков боярин в седле да с саблей, а с пером да во главе крючкотворов вряд ли лучше него найти. Хочешь, покажу тебе, государыня, какую грамоту задолго до нас с тобой сюда гонцы московские доставили. Ну-ка, пан библиотекарь, давай лист гончий. Вот государыня, читай:

«Против государевых изменников Ивашки Заруцкого и иных битися до смерти и иного Государя кроме Государя Царя и Великого Князя Михаила Федоровича, Всея Руси Самодержца, и их царских детей, из московских иноземцев иродов и самозванки Маринки с сыном не искати и не хотети».

— Так это уже Романов?

— Нарочно тебя, государыня, удивить хотел. Слово в слово с грамоты Шуйского переписано.

— Но ведь ты, Заруцкий, и его войско побить успел.

— А чего ждать-то мне было. Помнишь, взяли мы города Епифанов, Дедилов, Козельск. Два дня билися с ним, а ничего Одоевский не навоевал, а уж в Астрахани и вовсе никто противу нас ничего не навоюет.

Говоришь, грамоты опасные из Москвы шлют. Поглядим еще, каково-то они противу моих грамот стоять будут. Ну-ка, пан библиотекарь, прочти нашей государыне, какие мы ее именем грамотки по всей округе разослали, да что разослали — уж сколько народу по ним к нам пристало да сколько еще пристанет! Читай, читай, пан!

«А которые боярские люди крепостные и старинные, и те бы шли безо всякого сомнения и боязни, всем им воля и жалованье будет, как и другим казакам».

Каково, государыня ты наша, Марина Юрьевна? А и ты сюда подоспел, святой отец. Как на твое разумение грамотки-то наши?

— Не мне судить, какими средствами, ясновельможный боярин добивается возвращения престола и державного блеска для нашей повелительницы и покровительницы. Да пребудет с тобой Господь, ясновельможный боярин.

— А раз так, святой отец, просьба у меня к тебе одна — не показывайся местному люду на глаза до поры до времени. Что хошь во дворце делай, государыне угождай, а людишек местных не смущай. Не то чтобы они православию привержены были. Тут и магометан, и всяких прочих племен предостаточно — путь-то отсюда и на Персию, и на Китай. Пусть лишних бы разговоров попы местные не заводили — у них государыня гостевать будет. Так что поостерегись, отец.

— Рада тебя видеть, боярин. За гостеприимство твое, за службу верную прими благодарность от малолетнего твоего государя Иоанна Дмитриевича. Сам знаешь, править не женское дело — разве что по малолетству сына приглядывать за властью.