Машина Чезаре неслышно подъехала и остановилась на площадке перед виллой. Аузония вышла ему навстречу.

— Как она? — спросил Чезаре. Он имел в виду Марию.

— Хорошо, я думаю, — ответила женщина. Ее широкое крестьянское лицо выражало глубокую печаль.

Хозяин посмотрел на нее с удивлением.

— Как это, думаю? — спросил он. — Если хорошо, так хорошо.

— Когда она уезжала, она чувствовала себя хорошо. — Глаза служанки наполнились слезами.

— Уезжала?

— Она уехала с девочкой.

— С девочкой, говоришь? — Он сразу вспомнил слова старой Сибилии, и сердце чуть не выпрыгнуло у него из груди.

— С хорошенькой девочкой, — уточнила Аузония.

— А доктор приходил? — осведомился Чезаре.

— Да, приходил вместе с акушеркой. Но они не успели перенести ее домой. Так девочка и родилась на лугу среди нарциссов.

— На чем она уехала? — спросил он.

— На такси.

— Но разве не опасно было отпускать ее в таком состоянии? И почему доктор позволил ей уехать?

— Доктора не было, когда она уезжала. — Аузония говорила с ним, как виноватая.

— А ты, — набросился он на нее, — ты что, не могла остановить ее? Не могла помешать ей уехать?

— Я служанка. Служанка не может помешать никому, — возразила она. — И потом, если женщина решила уехать в таком состоянии, у нее для этого должны быть веские основания.

— Наверное, она поехала к матери, — попытался преуменьшить беду Чезаре. — Куда же ей еще деваться?

Выражение лица Аузонии не обещало ничего хорошего.

— Нет, синьор Чезаре, — печально сказала она, — я не думаю, что Мария поехала к матери. Я уверена, что она уехала туда, где вы не сможете ее найти.

— Почему ты так уверена?

— Потому что Мария велела мне передать, чтобы вы не искали ее. Она сказала, что это будет пустая трата времени.

— Я понял. — Он постарался взять себя в руки, сознавая, что не оставалось ничего другого, как сохранять спокойствие.

Он поднялся в синюю комнату. Она еще была полна воспоминаний. Мария оставила все: платья, шубы, деньги, драгоценности. Из маленького футляра Чезаре достал колье из сапфиров, которое подарил ей в их первую ночь в Караваджо. Даже этот залог их любви она не захотела взять с собой, уезжая. Он спустился в гостиную и позвонил Пациенце.

— Вернувшись из Рима, я тебя повсюду разыскивал, — сообщил адвокат обеспокоенным и в то же время укоряющим тоном. — Куда ты запропастился?

Чезаре не ответил на вопрос.

— Когда ты вернулся? — вместо ответа спросил он.

— Несколько часов назад. И отчет уже готов. — Он говорил о работе, но чувствовал, что Чезаре его не слушает.

— Я должен поговорить с тобой о Марии. — У Больдрани был какой-то странный отчужденный тон.

— А что случилось?

— У Марии родилась девочка, — сказал он безрадостным тоном.

— Ты стал отцом, а говоришь об этом, как о несчастье?

— Я тебе потом объясню, как обстоят дела, — снова начал Чезаре решительным голосом. — Теперь же могу только сказать, что Мария уехала.

— Вы поссорились? — Пациенца встревожился.

— Оставь, Миммо. Потом объясню тебе. Ты должен только найти ее, — приказал он. — Найми сыщиков, свяжись с полицейскими службами, с военными. Найди ее, Миммо, иначе я сойду с ума.

Больдрани бросил трубку и откинулся на спинку кресла. С ним впервые случилось то, с чем он не мог смириться. Да, он мог потерять дочь, которая могла быть и дочерью другого, но он не мог потерять единственную женщину на свете, которую любил и которая нужна была ему как воздух. Он вытащил из кармана пиджака копию письма, переданного ему чиновником секретной службы. Да, циркач писал в нем о жарком июльском дне, когда они встретились с Марией. Прошло ровно девять месяцев с того дня. С чего взяла эта колдунья Сибилия, что девочка родилась на месяц раньше по его вине? А если все же ясновидящая была права? Но теперь это было для него и не так уж важно. Он хотел только одного — во что бы то ни стало вернуть Марию.

Анна с наслаждением отпивала ароматный кофе из чашки английского фарфора, поданный Аузонией.

— Тебя расстроил этот тип, который все появляется в теленовостях? — Она говорила о бывшем президенте совета, который только ушел.

— День был тяжелый, — уклончиво ответила Анна.

— Однако до встречи с ним ты выглядела лучше, — возразила Аузония.

— Возможно. — Анна чувствовала себя усталой, измученной. Она еще не оправилась от смерти отца, а тут эта угроза министра. «Вы, — сказал он ей, уходя, — дочь служанки и ярмарочного плясуна». Ей следовало ожидать от министра подобного «откровения»: ведь она первая угрожала ему скандалом Пеннизи. Она объявила войну от лица старика, которого уже не было в живых.

— Знаешь, что говорил твой отец? — сказала Аузония, словно угадав ее мысли.

— Он много чего говорил, — заметила Анна.

— Он говорил: когда у тебя есть проблема, не волнуйся. На скользком льду чем больше суетишься, тем больше рискуешь упасть. А сохраняя спокойствие, скорее сохранишь и равновесие.

— У него был ответ на любой вопрос. — Анна выпила кофе до последней капли и потушила сигарету в хрустальной пепельнице.

— Я думаю, тебе надо отдохнуть, — посоветовала Аузония.

— Да, конечно. — Анна приняла этот добрый совет. В конце концов, если министр держал наготове кинжал, то она набросила ему петлю на шею, и достаточно только ее затянуть. Вся эта история зависела от нее.

Она охотно пошла спать, чувствуя себя уставшей. Вилла Караваджо была погружена в глубокую тишину. Анна поднялась по лестнице, устланной мягким голубым ковром, прошла длинный коридор и вошла в синюю комнату, которая некогда принадлежала Марии. Включила телевизор, просто так, по привычке. Наскучивший тележурналист передавал в ночном выпуске главные новости: красными бригадами убит директор крупного промышленного предприятия; арест лидера сепаратистов; забастовка среди работников воздушного транспорта, хаос в аэропортах, блокированы городские службы; еще несколько умерших от наркотиков; мафиозная разборка вблизи Катании; убийство кассира… Она выключила телевизор.

Раздевшись, она накинула на себя халат и вошла в ванную. Открыла краны с пенистой шумной струей и села перед зеркалом, освещенным люминесцентной лампой. Собрала волосы на затылке, заколов их несколькими шпильками, и принялась снимать макияж. Вечером особенно заметны на лице следы усталости. Она подвинулась к зеркалу, чтобы лучше разглядеть морщинки в уголках глаз и рта, помассировала их подушечками пальцев. Все кремы мира не могут остановить неумолимую поступь времени. Да и так ли уж важно это? Чезаре Больдрани после сорока влюбился, как мальчик, в Марию, которая была на двадцать три года моложе его.