Беззащитная, в объятьях того, кого она до сих пор любит, но кого не может назвать своим.

Осознание этого давило тяжким грузом, грозя лишить тех последних сил, что еще оставались в ней. Неудивительно, что так хотелось опереться на твердое мужское плечо, которое предлагал Куинн.

Ведь Кейт его любила. Любила всегда. Просто на какое-то время задвинула эту любовь с глаз подальше, в самый дальний ящик, чтобы никогда ее оттуда не извлекать. Задвинула в надежде, что любовь увянет сама собой. Но, как оказалось, та лишь впала в спячку.

По ее спине вновь пробежал холодок. Она вздрогнула и поудобнее положила голову на плечо Куинну. Теперь ухо прижато к его груди, и было слышно, как бьется его сердце. Вспомнилось, как когда-то она точно так же стояла, прильнув к нему, как он утешал ее, а она притворялась, будто то, что было лишь мимолетными мгновениями, продлится вечно.

Бог мой, вот и сейчас ей тоже хотелось притворяться. Например, считать, что ее свидетельница никуда не пропадала, а они сами не вернулись с места преступления. Что Куинн приехал к ней, а не прибыл расследовать очередное убийство.

И как несправедливо, что в его объятиях она чувствует себя в безопасности. Оглядываясь назад, на прожитые годы, Кейт увидела то, чего раньше не замечала. Неожиданно стали видны все недостающие куски, выцветшие краски, притупившиеся чувства. И как несправедливо понимать все это, когда она давно решила, что ей хорошо одной, что не нужен никто, и уж тем более Куинн.

Его губы коснулись ее виска. И Кейт сдалась, понимая всю бесполезность борьбы: оторвала от его груди лицо и подставила губы. Горячие, упругие, они как будто были предназначены для того, чтобы целоваться. Ее тотчас подхватила и унесла куда-то волна боли и удовольствия, одновременно горькая и сладкая. Поцелуй был полон нежности. Джон скорее просил, нежели брал. А когда наконец, оторвав губы, слегка приподнял голову, в глазах его застыл вопрос и предостережение. Как если бы, пока он целовал, ему передались все ее опасения.

— Мне надо сесть, — прошептала Кейт, отступая от него. Он тотчас разомкнул объятия, и в следующий миг холод вновь набросил ей на плечи свою невидимую мантию. Схватив со стола стакан, Кейт направилась к дивану и, забившись в самый угол, натянула на ноги плед.

— Это выше моих сил, — негромко сказала она, скорее себе, чем ему. — Слишком жестоко, слишком несправедливо. И я не хочу потом в одиночку разгребать это все, когда ты вернешься в Куонтико. — Она сделала глоток джина и покачала головой. — Лучше бы ты сюда не приезжал, Джон.

Куинн сел рядом и положил ей руки на колени.

— Неужели тебе действительно хочется, чтобы я уехал, Кейт?

На кончиках ее ресниц застыли слезы.

— Нет. Но какая теперь разница? Еще ни одно мое желание не имело ничего общего с действительностью.

Она допила джин, отставила в сторону стакан и провела ладонями по лицу.

— Я хотела видеть Эмили живой, а она умерла. Я хотела, чтобы Стив перестал во всем винить меня, но он все равно винил. Я хотела…

Она не договорила. Что еще она должна была сказать? Что хотела, чтобы Куинн любил ее сильнее? Хотела выйти за него замуж, родить детей, жить в Монтане и каждую ночь заниматься любовью? Фантазии наивной девицы. Она чувствовала себя полной дурой, даже думая об этом, и усиленно загоняла подобные мысли в самые дальние уголки подсознания. Она ни за что не признается ни единой живой душе, чтобы не выставить себя в еще более жалком виде.

— Я мечтала о многом. Но фантазии не становились реальностью, — сказала Кейт. — Сейчас бы хотела зажмуриться и не видеть кровь, заткнуть уши и не слышать криков, выкинуть из памяти этот кошмар и уснуть крепким сном. С равным успехом я могла бы пожелать, чтобы мне достали с неба луну.

Куинн положил руку ей на плечо. Его большой палец нащупал напряженную мышцу и слегка помассировал.

— Я бы достал тебе луну, Кейт, — сказал он. Старая, до боли знакомая фраза. Они обменивались ею не раз, словно талисманом. — Я бы снял с неба звезды и отдал тебе, чтобы ты сделала из них ожерелье.

От слез щипало в глазах. Неприступная стена, которую она возвела вокруг себя, трещала и рушилась на глазах. Она слишком устала, и физически, и эмоционально. На нее навалилось все сразу: и это расследование, и воспоминания, и давно умершие мечты. Кейт зарылась лицом в ладони.

Куинн обнял ее за плечи и в очередной раз помог положить голову ему на плечо.

— Все хорошо, — прошептал он.

— Неправда!

— Дай я обниму тебя, Кейт.

У нее не нашлось сил возразить. Сказать по правде, ей и самой хотелось того же, лишь бы только не ощущать гнетущего одиночества. Слишком долго она прожила одна. Ей недоставало его близости. Недоставало его любви, его тепла. И вот сейчас, вновь чувствуя себя в его объятиях, она впервые за многие годы оказалась там, где хотела быть.

— Я всегда любил тебя, — прошептал он.

— Тогда почему ты меня отпустил? — спросила она. Боль подрагивала под самой поверхностью. — Почему сам держался на расстоянии?

— Мне казалось, что тебе самой этого хочется. Мне казалось, что для тебя так лучше. Ведь в самом конце ты избегала знаков внимания.

— Потому что ты имел неприятности с начальством.

— Не из-за тебя, из-за Стивена.

— Стивен хотел наказать тебя из-за меня, из-за нас с тобой.

— А ты по той же самой причине хотела спрятаться.

Она не стала даже пытаться отрицать. Ведь в их тайной любви было нечто такое, что не сравнимо ни с чем: некая магия, которую многие ищут, но мало кто находит. Магия, которая была им обоим неведома раньше. А когда тайна оказалась раскрыта, никто из посторонних этой магии не увидел. В резком, ослепительном свете всеобщего внимания их любовь превратилась в банальный роман, в нечто дешевое и постыдное. Никто ничего не понял, никто даже не пытался понять. Никто не заметил ее горя, ее одиночества. В их глазах она не была матерью, потерявшей ребенка, от которой отвернулся муж и которая от горя не находит себе места. В глазах коллег это ее муж не находил себе места от горя; она же была шлюхой, неверной женой, которая, едва успев похоронить ребенка, пустилась во все тяжкие.

В известной степени ее собственное чувство вины в чем-то отражало настроение окружающих, хотя она и знала, что они не правы. А все потому, что не привыкла лгать и обманывать. В нее с детства вбивали свойственное католикам чувство вины и типично шведское самоедство. Лавина обвинений в свой адрес, ощущение того, что она нарушила какие-то важные заповеди, все это накрыло с головой, и с тех пор она никак не могла выплыть на поверхность — тем более что единственный человек, к которому она потянулась за помощью и поддержкой, оставил ее, терзаемый собственным гневом и болью.

Воспоминания будоражили. Не в силах усидеть на месте, Кейт вновь вскочила на ноги, вовсе не в восторге от того, какие чувства они разбудили.