– Какому еще Максиму Пантюховичу?

– Мужику, что на моем месте был пчеловодом на кижартской пасеке. Давно это было, а в памяти живет посейчас. Сжег его бандюга Ухоздвигов в тридцатом году. Полтайги и деревня тогда сгорели. Вот я и думаю… Ежели опять роют, стало быть, не настал ли и мой черед?.. Потому и решил упредить. А условие мое такое: место то золотоносное по Сафьяновому хребту открыла вдова одна, Ольга Федорова. В двадцать четвертом году, кажись, это было. Бедовая была женщина! На том месте и столкнулась она с бандюгой Ухоздвиговым. Сидел он над ним, как коршун. Убил он ее. Так-то. Дело давнее, а на моей памяти, будто вчерашний день. Вот и говорю – смертное место. На крови стоит. А условие мое такое. Тут у вас, в Белой Елани, живет сестра той Ольги – Анфиса Семеновна. За Зыряном замужем. Слышал, дочь Зыряна и, стал быть, Анфисы Семеновны, Агнея, геологом у вас. Ей и покажу место. Она тоже вроде вдова.

«Вот это космач! – подумал Олег Двоеглазов, разглядывая бородача. – Покопаться, так еще и не такое скажет». Но расспрашивать ничего не стал.

Условие старика Двоеглазов принял без оговорок.

Поздним вечером, когда звезды в небе разгорались все ярче и ярче и горизонт окутывался непроницаемым мраком, Агния сидела на лавочке возле своей ограды.

На стороне Щедринской чей-то звонкий голос лил в таежную даль:

А со стороны Предивной, как бы отвечая на зов дивчины, кто-то орал пьяным голосом:

В тайге этого нет. Там тягучая, медовая тишина. Дрема. Звериные тропы, разливы таежных рек.

Агния думает о тайге, о предстоящем пути куда-то в верховья речки Кипрейной. Там потаенное место, как сказал угрюмый бородач с кижартской пасеки, – «смертное место». Агния знает старика. Зовут его Андреем Северьяновичем. Он вызвался провести Агнию с одним условием – ни часу сам не задержится на том окаянном месте. Агния должна ехать одна. «Лишние глаза – лишний язык, – говорил Андрей Северьянович. – А ты приезжай, ежели смелая таежница».

– Я поеду с сыном, – ответила Агния.

Андрей Северьянович сперва воспротивился, но потом махнул рукой: приезжай, мол. Да накажи парню, чтоб не трепал языком.

Надо ехать. Ничего не поделаешь…

Темень в улице становится до того плотной, что избы на склоне Лебяжьей гривы чернеют, как копны сена. В конторе «Красного таежника» горит огонь. У раскрытой двери сидят мужики. Сверкают огоньки цигарок.

Подошел старый Зырян, присмотрелся к дочери, как к некой диковине. От его черных замасленных шаровар за метр несло керосином. Приземистый, в брезентовой тужурке нараспашку, лобастый, стоял он перед дочерью, как вопросительный знак, поставленный над всей ее жизнью. С того дня, как появился Демид, Зырян редко разговаривал с Агнией, будто выжидал. Подойдет, посверлит глазами и с тем покинет.

«Все от Демида меня караулит». Агния спрятала руки в пуховую шаль, съежилась, глядя себе под ноги.

– Думаешь?

– Нет. Так просто. Вечер такой погожий.

– Угу. Завтра едешь?

– Утром.

– С Андрюшкой?

– С ним.

– Подумать надо. Я вот разговаривал с вашим Двоеглазовым. Инженер-то он молодой, не обтертый на таежной мельнице. Как бы он не втравил тебя. Я бы на его месте взял этого Андрея Северьяныча за шиворот да в эмвэдэ.

– Это за что же?

– А за то, как старик этот – замок с секретом. В тридцатом он сбежал от раскулачивания и семью за собой уволок. А где скитался – неизвестно! Под конец войны возвернулся в тайгу весь опухший. Говорят, «с трудового фронту». Живет вот теперь на пасеке, один, как сыч!..

– Ну и пусть живет. Многие вернулись из бывших кулаков и тоже живут, работают. Я бы сказала, не хуже других. Андрей Северьянович сам пришел к начальнику партии. Чего же больше? Он мог и не приходить, и никто бы не знал. Место он укажет. И если там есть золото, будем разведывать совместно с геологами приискового управления. Мое дело только дойти туда и установить заявку. Вот и все.

– Смотри! Я бы поостерегся. Не ровен час – налетит коршун, как в двадцать четвертом на Ольгу Семеновну.

– Нам ли с тобой, тятя, коршунов бояться!

– Кто-то же ковырялся там?

– Может, это дезертиры рылись во время войны.

– Вранье! Дезертиров было всего пятеро, и тех сразу выловили. Был кто-то другой. Прижать бы Андрея Северьяныча, выложил бы всю подноготную.

Агния молчала. Может быть, отец и прав, но нельзя же вот так просто взять и арестовать человека. За что? Зырян раскурил трубку и, собираясь пройти в ограду, как бы мимоходом спросил:

– Боровиков тоже едет в тайгу?

Ах вот в чем дело!..

– Да. У них свой отряд! С Матвеем Вавиловым и с Аркашкой Воробьевым. Жулдетский хребет будут разведывать.

– Угу. Понятно! – хмыкнул Зырян.

Агния с досадой отвернулась. «И чего ему надо? Неужели я не могу поговорить с Демидом или встретиться?!»

Улицей идут двое. Долговязого Матвея сразу узнала. И, конечно, Демид с ним. Громко разговаривают.

– А что ты не возьмешь баян? – гудит Матвей. – Не помеха, думаю. Зато как мы будем жить там! Возьми!

– Без баяна обойдемся, – ответил Демид.

– Агния, кажись? – задержался Матвей, приглядываясь.

– Ну я пойду, – проговорил Демид. – Надо еще зарядить патроны.

И ушел…

Матвей подошел к Агнии и сел на лавочку.

– Что-то, я вижу, Агния Аркадьевна, сторонитесь вы друг друга, как чумные. А чего вам сторониться? Не чужие, кажись. А?

Агния оглянулась на калитку, как бы стараясь убедить себя, что отца близко нет, тихо спросила:

– Вы едете утром?

– Как только солнышко подмигнет, так и тронемся. Тебе на Кипрейную? Так что до Маральего перевала будем ехать вместе. Там заночуем.

Агния бесстрастно выслушала Матвея – пусть как хочет, так и думает. Если бы она могла сейчас высказать, что у нее лежит на душе, о чем она думает днем и ночью; сказать бы, как ей нелегко видеть Демида и ни разу не подойти к нему, когда на каждом шагу подстерегают углистые глаза Андрюшки и много, много чужих глаз!.. Но разве можно сказать такое болтливому Матвею?..

Утреннее солнце посылало лучи откуда-то из-за лилового хребта Татар-горы. Над Белой Еланью небо полыхало багровым заревом.

Мимо ограды старого Зыряна проехали трое верховых с тяжелыми сумами в тороках. Агния только этого и ждала – отряд Демида двинулся в путь.