– Ну что, полезешь?

– Сам лезь! И сиди там до утра, – проворчал Андрюшка, забирая свою тужурчонку и шапку.

– Что ж ты рассердился? Какой же ты неразговорчивый, однако.

– Вот тебе и «однако»! – передразнил Андрюшка, закинув топор на плечо. – А тополь я все равно срублю. Вот посмотрите, срублю. Не будете тут под тополем обниматься да целоваться.

У Демида дух перехватило и даже уши запылали от таких слов Андрюшки. Чего-чего, а этого он не ждал. Андрюшка ушел, а Демид все еще стоял под черным, тихо шумящим тополем, припоминая минувшие дни бурной юности.

Черный тополь!..

Ни вешние ветры, ни солнце, ни пойменные соки земли – ничто не в силах оживить мертвое дерево. Отшумело оно, отлопотало свои песни-сказки и теперь возвышается мрачное, углистое, присыпаемое прахом земли, – не дерево, а сохнущий на ветру скелет. Настанет день, когда Демид срубит мертвое дерево, и останется тогда пень в три обхвата, который со временем сгниет. И никто, пожалуй, не вспомнит, что когда-то в Белой Елани шумел нарядный и гордый тополь…

Демид смотрел в окно, и чувство горечи и одиночества накатывалось на него волной. Так же вот, как и этот черный тополь, торчал он в жизни столько лет. Держался на ногах, но не жил. Если бы он мог, то никогда бы не оглянулся на прошлое. На те каменные блоки и бункера, где он был погребен заживо.

Он вырвался из самой преисподней и все еще не верил, что он дома, что он живой. Ни разу даже во сне он не видел себя молодым и беспечным. Чаще всего ему снится один и тот же сон: побег из концлагеря Дахау по канализационной трубе. Он спускается в грязную, вонючую трубу, и лезет, ползет на брюхе, и никак не может проползти до конца эту проклятую трубу. Каждый раз он просыпается от страшного удушья и суматошных перебоев сердца. Вскакивает с постели, сворачивает махорочную цигарку, прикуривает и потом долго смотрит в окошко на черный тополь.

Весь лес и кустарник в пойме Малтата нарядился в зеленые пышные одежды, и только тополь под окном торчит, как обуглившийся скелет.

«Я его срублю. Хватит ему торчать здесь, – думал Демид. – И мне пора встряхнуться. Пусть обгорел, но не сгорел же!..»

Частенько к Демиду наведывалась Полюшка. Она приходила тайком от матери и бабушки Анфисы Семеновны. Между отцом и дочерью установилась какая-то странная, молчаливая любовь. Полюшка ни о чем не расспрашивала отца. Она догадывалась, как ему тяжело. Сердце подсказало ей, что отцу больно всякое напоминание о прошлом. И она щебетала ему о своих неотложных делах, поверяла маленькие тайны, тормошила, когда он становился задумчивым.

Однажды Полюшка спросила:

– Папа, тополь совсем мертвый?

– Засох. У каждого дерева есть свой век.

– Тогда ты его сруби, если он совсем неживой.

Демиду стало грустно и больно. Ведь именно здесь, под старым тополем, он когда-то встречался с Агнией… А теперь Агния так далека от него. У нее своя дорога, трудом завоеванное место в жизни, хорошая зарплата, она партийная… А он что? Бывший враг народа, бывший военнопленный, бывший ее любовник!.. Ну бывший так бывший! Стало быть, все, что было между ними, быльем поросло. И на этом пора поставить точку! Агния даже Полюшку к нему не пускает. Разве он дурак? Сам не видит, что их разделяет пропасть? Прав отец, что удержал его в тот вечер. А то бы все подумали, что он навязывается ей в мужья.

– Папа, скажи, ты сильный?

– А почему ты спрашиваешь?

– А бабушка Анфиса говорит, что ты теперь как дохлая курица. Это ведь неправда, папа? Скажи, неправда? Вон у тебя какие мускулы!

– Неправда, неправда, – смутившись, заверил ее Демид.

На другой день он ушел в тайгу с ружьем.

Оттепель. Курилась макушка Татар-горы. Демид долго стоял у подножия горы на берегу Малтата и вдруг кинулся на штурм по крутому склону. Камни летели из-под ног, Демид срывался и чуть не упал кубарем вниз, но успел уцепиться. Удержался. Три часа он бился, весь взмок до нитки, но одолел подъем. «Сила еще есть в ногах и руках», – восторженно озирался он с макушки Татар-горы. Вдали синели тайга и ледники Белогорья.

Неожиданно к Демиду в гости явились геологи: Матвей Вавилов, Аркашка Воробьев и совсем молодой парень, белобрысый и белолицый, как женщина, и такой же улыбчивый, Олег Двоеглазов.

Демид мастерил корчагу из ивовых прутьев для ловли щук в малтатских яминах. Сыновья Марии помогали ему: один подавал распаренные в печке прутья, другой, по примеру дяди, вплетал прутья в корчагу.

– Эге, тут рыбалкой пахнет! – начал Матвей, как только перенес ногу через порог. – Ну а мы вот пришли к тебе в гости.

Демид смутился и ногой отпихнул связки прутьев вместе с корчагой. Матвей крепко пожал ему руку – пальцы слиплись.

– Ну как? В силе?

– С твоей бы рукой молотобойцем быть. Вместо кувалды навинчивал бы по наковальне.

– Будь здоров! Знакомься: Олег Александрович Двоеглазов. Инженер, начальник партии.

Демид почувствовал, что Двоеглазов оценивающе взглянул на него, будто хотел убедиться, пригоден ли Демид для поисковой работы в тайге?..

Ворохнулось что-то тяжелое, сердитое в сердце Демида и, ворча, притихло.

Матвей что-то успел шепнуть Марии Филимоновне. Аркашка Воробьев, всегда тихий, такой же, каким его знал Демид, жался к двери. А ведь хороший геолог! Куда лучше Матвея. Скромняга! Так, наверное, и работает, как прежде, – за троих, и помалкивает.

– Я тебя давно не видел, Аркадий, – обнял Демид маленького Аркашку. – Ты ничуть не постарел, браток. Я-то думал, что ты теперь не иначе как начальник геологического управления.

– Будь здоров! Аркашка потянет, – откликнулся вездесущий Матвей. – Мы с ним, как Малтат с Амылом, неразлучны. Где мы только не бывали с Аркашкой! И в Туве, и в Казахстане, и на Урале, – а все тянуло в свою тайгу.

Демид пригласил гостей в комнату.

Как только переступили порог маленькой горенки, утопающей в сумерках угасающего дня, Матвей нарочно задержался у порога и, прищелкивая языком, сообщил Двоеглазову, что вот, мол, Олег Александрович, вы столько раз слышали разговоры про старину, про былых раскольников, которых сейчас в Белой Елани днем с огнем не сыщешь, – а вот и моленная «тополевцев»! Здесь происходили их радения и ночные бдения.

Демид не поддержал разглагольствования Матвея.

– А мне говорили, что у тебя усы, – проговорил Аркашка, прячась в тень возле простенка.

– Сбрил усы, Аркашка. Давай раздевайся. Что ты уселся в полушубке?

– Мне не жарко.

– Он ни зимой, ни летом с полушубком не расстается. Закон геолога, – ответил за него Матвей.

Мария подала закуску – огурцы, квашеную капусту, отварную щуку, а Матвей вытащил из своих объемистых карманов две поллитровки водки.