Ашмира почувствовала, как холодные пальцы коснулись ее руки и боль исчезла. Когда она подняла голову, Соломон уже надевал Кольцо на палец. По его изможденному лицу пробежала легкая болезненная гримаса, пробежала — и исчезла.

— Встань, — велел он.

Ашмира встала. Тень рядом с ней замерцала и превратилась в красивого, темноглазого юношу. Они с Бартимеусом стояли перед царем, ожидая его слова.

— Второе твое предложение, — говорил Соломон, — мне принять не так легко. Слишком велик причиненный ущерб. Подожди немного, сейчас мы дойдем до моего решения. Но сперва…

Он прикрыл глаза, коснулся Кольца и тихо что-то произнес. Вспышка света окутала его и угасла; царь предстал пред ними преображенным. Лицо его очистилось от сажи, а заодно и от сетки морщин; волосы снова улеглись, сделались черными, густыми и блестящими. Это было юное подобие фрески на стене дворца, и Ашмира с трудом удержалась, чтобы не упасть снова на колени.

— Брось, — сказал Соломон, — ты же знаешь, что это Иллюзия! — Он, слегка поморщившись, повернул Кольцо, и пред ними тотчас предстало Существо. — Уразиил, — сказал он, — это снова я. Я вернулся.

— А я и не сомневался.

— У нас тут накопились кое-какие дела.

— С чего начнем?

Соломон бросил взгляд на волшебника на полу. Хаба теперь стонал и ворочался.

— Ну, для начала, убери отсюда это. Помести его в темницы в подвалах башни. Я вскоре им займусь.

Вспышка света; Хаба исчез.

— Его дрожащие рабы могут убираться; на них я зла не держу.

Еще четыре вспышки: на этот раз исчезли демоны-макаки.

Царь Соломон кивнул.

— Я так понимаю, что мой дворец нуждается в ремонте. Нам с тобой придется поднатужиться, Уразиил. Осмотри повреждения, подсчитай, сколько духов потребуется, и жди моего сигнала. У меня тут еще одно дело.

Существо исчезло, вызвав порыв ветра. В ушах у Ашмиры звенело; она утерла рукавом текущую из носа кровь.

Они с Бартимеусом остались перед царем одни.

— Так вот, — сказал царь Соломон, — что касается моего решения. Бартимеус Урукский, прежде всего ты. Имя твоим преступлениям — легион. Ты погубил десятки моих духов, ты посеял в Иерусалиме хаос и смятение. Только благодаря твоим советам и твоим деяниям эта девица получила доступ к Кольцу. Мало того: ты постоянно выказывал крайнее непочтение к моей царственной особе. Этот гиппопотам…

— Нет-нет, это вышло совершенно случайно! Он был вовсе и не похож на твою супругу!

— …Был проявлением вопиющего неуважения к святости моего храма. Я, собственно, собирался сказать именно это.

— A-а…

— И, как будто всего этого недостаточно, — продолжал царь после секундного колебания, — ты, по всей видимости, наущал эту девицу бросить Кольцо в море…

— Исключительно затем, чтобы оно не попало в когти ваших врагов! — вскричал джинн. — Разве не лучше, чтобы оно кануло в морские глубины, чем чтобы царица Савская или Хаба использовали его могущество вместо тебя? Ну вот, я именно так и решил! Если великий Соломон не может им владеть, сказал я себе, что ж, пусть тогда безмолвные кораллы стерегут его до конца времен, когда…

— Довольно, Бартимеус! — Соломон поджал губы. — Итак, во всем перечисленном ты, очевидно, виновен. Однако следует принять во внимание, что ты — раб, вынужденный выполнять чужую волю, и, откровенно говоря, невзирая на то, что я испытываю большое искушение тебя покарать, вины я за тобой не вижу.

Джинн шумно выдохнул.

— Правда? Ни фига себе! Вот это истинная мудрость, это я понимаю! — Он больно ткнул Ашмиру в бок. — Ну что, теперь твоя очередь…

— Ашмира из Савы, — произнес царь Соломон, — нет нужды перечислять все твои деяния. Ущерб, который ты мне причинила, весьма велик, а исправление содеянного тобой отнимет у меня еще больше сил. Помимо этого, ты узрела меня слабым и беспомощным; ты заглянула под маску, которую я ношу. По всем законам природной справедливости ты заслуживаешь кары. Согласна ли ты?

Ашмира кивнула. Она ничего не сказала.

— На противоположной же чаше весов, — продолжал царь, — находится следующее. Ты не убила меня в моих покоях. Не знаю почему — быть может, ты уже догадывалась, что миссия твоя не продумана. Затем, когда в дело вмешался Хаба и все безумие твоей затеи сделалось для тебя очевидно, ты поразила его кинжалом и приказала Бартимеусу забрать Кольцо. Этот поступок сам по себе воспрепятствовал немедленному триумфу предателя. Мало того, после этого ты обороняла меня во время последнего нападения Хабы, и если бы не ты, я бы непременно был убит. И вот теперь ты возвращаешь мне Кольцо. Мне трудно решить, что сказать тебе.

— Ну да, она такая, странная, — согласился Бартимеус. — У меня те же проблемы!

— Я уже говорил тебе, Ашмира, — сказал царь, подчеркнуто игнорируя вмешательство джинна, — что твои деяния расшевелили меня, пробудив от сна. Теперь я сознаю, что, согбенный под грузом Кольца, я многим пренебрегал и позволял своим слугам безнаказанно предаваться различным гнусностям. Впредь этого не будет! Я найду другие способы сберечь Кольцо и стану реже носить эту проклятую штуковину, будь что будет. От того, что произошло, — сказал Соломон, — мое царство станет лишь сильнее!

Он подошел к уцелевшему столику и наполнил два кубка ярко-алым вином из каменной бутылки.

— И еще одно, что также следует принять во внимание, — сказал он. — Ты ведь напала на меня не по своей воле, и, полагаю, у тебя не было выбора в этом вопросе. Ты, Ашмира, также действовала, повинуясь чужому приказу. В этом ты подобна Бартимеусу.

Джинн снова ткнул Ашмиру в бок.

— Я же тебе говорил!

— Следовательно, — сказал царь Соломон, — вина тут не твоя. Уразиил!

Существо возникло рядом с ним.

— Да, господин?

— Принеси сюда царицу Савскую.

Фигура исчезла. Бартимеус присвистнул. У Ашмиры скрутило живот, странное ощущение покоя, которое она испытывала во время Соломонова суда, куда-то делось. Соломон взял с блюда с фруктами виноградинку и принялся ее задумчиво жевать. Потом взял со столика оба кубка с вином и обернулся к пустому месту в центре ближайшего ковра.

Полыхнула вспышка, запахло сливками и розами: на ковре стояла царица Балкида. На ней было длинное белое платье с золотой каймой и ожерелья из золота и слоновой кости. Волосы были уложены в высокую прическу поверх золотого венца, и вдоль стройной шеи покачивались серьги витого золота. С ее красотой и элегантностью слегка не вязались лишь ошарашенное выражение лица и отчетливо зеленоватый оттенок кожи. Она слегка пошатнулась, ахнула и заморгала, озираясь по сторонам.

Шумерский юноша наклонился к уху Ашмиры.

— От мгновенного перемещения всегда тошнит, — шепотом пояснил Бартимеус. — Она, однако, держится. Не собирается блевать где попало. Вот что значит порода и хорошее воспитание!