Впрочем, она не слишком на этом зацикливалась. Ее дни текли спокойно, не доставляя ей ни радостей, ни тревог. Она занималась ребенком и понемножку читала, растягивая одну книгу на долгие недели. В парке, пока мальчик спал, она рассеянно разглядывала древесные ветви, на которых уже набухали почки, или что-то писала в дневнике, который теперь вела от случая к случаю.

Однажды ее внимание привлекла похоронная церемония в соседней церкви. Она подошла с коляской поближе и поняла, что хоронят мать Энцо. Бледный, он неподвижно стоял рядом с гробом, но Лила не стала подходить к нему со своими соболезнованиями. В другой раз, когда она сидела рядом с коляской на скамейке и читала толстую книгу в зеленой обложке, перед ней остановилась, опираясь на палку, иссохшая старуха с запавшими щеками.

— Узнаешь меня? — спросила она.

Только по блеску глаз Лила узнала в старухе когда-то вальяжную учительницу Оливьеро. Взволнованная, она вскочила и хотела ее обнять, но та недовольно скривилась. Лила показала на коляску и с гордостью произнесла: «Его зовут Дженнаро». Она привыкла, что все восхищаются ее сыном, и того же ждала от бывшей учительницы, но та не удостоила малыша даже взглядом, зато заинтересовалась книгой, которую Лила захлопнула, зажав палец на нужной странице.

— Что это ты читаешь?

Лила почему-то занервничала. Учительница изменилась до неузнаваемости, но глаза и строгий тон, каким она задавала ученикам вопросы, остались прежними. Тогда и в Лиле проснулась бывшая ученица начальной школы, и она с дерзким высокомерием ответила:

— Книга называется «Улисс».

— Это что, про Одиссея?

— Нет, это о современной жизни. О ее приземленности.

— А о чем еще?

— Больше ни о чем. В ней говорится, что наша голова набита глупостями. Что человек — это только мясо, кости и кровь. Что все мы друг друга стоим и озабочены только тем, чтобы есть, пить и трахаться.

Услышав последнее слово, учительница не удержалась и сделала Лиле строгое, как в школе, замечание, на что та нахально рассмеялась. Старуха насупилась и еще строже спросила, нравится ли ей книга. Лила ответила, что она трудно читается и ей не все понятно.

— Тогда зачем ты ее читаешь?

— Ее читал один мой знакомый. Но ему она не понравилась.

— А тебе?

— А мне нравится.

— Несмотря на сложность?

— Да.

— Не читай книг, которые не можешь понять. Ни к чему хорошему это не приведет.

— Многие вещи не приводят ни к чему хорошему.

— Ты что, несчастна?

— Пфф!

— Тебе были суждены великие дела.

— Я их и совершила: вышла замуж и родила сына.

— Это может кто угодно.

— Я и есть кто угодно.

— Ты ошибаешься.

— Нет, это вы ошибаетесь. Вы всегда ошибались на мой счет.

— Ты всегда была невоспитанной и такой и осталась.

— Да уж, со мной у вас ничего не вышло.

Синьора Оливьеро уставилась на Лилу, и та прочитала на ее лице беспокойство: неужели она и в самом деле ошиблась? Учительница вглядывалась в Лилу, пытаясь отыскать в ее глазах отблеск того недюжинного ума, какой заметила в ней в детстве. Ей страшно не хотелось признавать, что она ошиблась. Лила сосредоточилась на том, чтобы стереть с лица умное выражение: еще не хватало, чтобы старуха начала отчитывать ее за то, что она загубила свои таланты. Она как будто снова оказалась на экзамене и парадоксальным образом боялась, что сдаст его слишком хорошо. «Пусть думает, что я глупая, — твердила про себя Лила, чувствуя, как часто бьется сердце. — Пусть думает, что вся моя родня — дураки набитые, что дураками были все мои предки и такими же дураками будут мои потомки, включая Дженнаро». Потом ей это надоело, она бросила книгу в сумку, взялась за ручку коляски и пробормотала, что ей пора. Эта старая ведьма решила, что до сих пор может бить ее указкой! Лила пошла прочь, оставив в парке учительницу — вцепившуюся в набалдашник палки ссохшуюся старушку, пожираемую болезнью, но отказывающуюся ей сдаваться.

Лила была одержима идеей о том, что ее сын должен вырасти умным. Она не знала, что для этого нужно делать, и попросила Альфонсо навести справки в книжных магазинах. Он принес ей два толстых тома, которые она внимательнейшим образом изучила. В ее дневниках я нашла записи, свидетельствующие о том, каким образом она продиралась сквозь сложные тексты: ползла от страницы к странице, пока не теряла нить рассуждений и не поддавалась собственным мыслям; все же она принуждала себя и дальше скользить взглядом по строчкам и переворачивать страницы; в итоге у нее складывалось впечатление, что, несмотря на то что она поняла далеко не все, какие-то идеи у нее в голове застряли. После этого она перечитывала книгу, по ходу дела внося коррективы в ранее сложившиеся представления или уточняя детали. Разобравшись в книге, она откладывала ее и бралась за другую.

Возвращаясь с работы, муж видел, что есть дома нечего, а Лила играет с сыном в игры, изобретенные ею самой. Он негодовал, но она не обращала на это никакого внимания. Она вела себя так, словно жила в этой квартире одна с ребенком, а если и шла на кухню, чтобы что-то приготовить, то не потому, что этого требовал Стефано, а потому, что сама проголодалась.

В эти месяцы в их отношениях закончился период затишья, основанный на взаимной терпимости. Как-то вечером Стефано сказал ей, что она ему надоела, как и ребенок. В другой раз он заявил, что слишком рано женился, не понимая, что делает. Но когда в ответ на одно из подобных замечаний Лила сказала ему: «Я тоже не понимаю, что я здесь делаю. Я от тебя уйду, и сына заберу», он не крикнул ей: «Ну и убирайся!», а впал в ярость, чего с ним давненько не случалось, и избил жену на глазах у сидевшего на полу на расстеленном одеяле мальчика, который смотрел на нее, немного напуганный шумом. Лила повернулась к сыну, утирая капающую из носа кровь и, не слушая изрыгающего проклятья Стефано, сказала малышу на итальянском (она уже давно не говорила с ним на диалекте): «Папа шутит, это такая игра».

Не знаю почему, но в какой-то момент Лила согласилась сидеть и со своим племянником Фердинандо, которого все звали Дино. Не исключено, что ею двигала идея, что Дженнаро будет полезно общение с другими детьми. Возможно также, ей стало совестно оттого, что она так много занимается с сыном, и она решила уделить немного заботы и племяннику. Пинучча, которая продолжала считать сына живым воплощением своих жизненных неудач, беспрестанно на него орала. «А ну прекрати, кому я сказала! Заткнись! Чего тебе еще? Я от тебя с ума сойду!» — в таком духе она разговаривала с ребенком. Тем не менее она была против того, чтобы Лила брала мальчика к себе и позволяла ему играть с Дженнаро в какие-то непонятные игры. «Занимайся своим ребенком, а со своим я сама разберусь! — заявила она. — А еще лучше о муже позаботься, пока его не потеряла!» Но тут в дело вмешался Рино.