Она взяла с собой неизменную Хармиану; поколебалась, но взяла с собой и Ирас. Аполлодора также взяла с собой. Приказала снарядить три корабля. Любимые красные паруса. Долго рассматривала себя в зеркало. Целую седмицу принимала ванны... ослиное молоко, морская вода, розовые лепестки, ключевая вода... Мазала лицо квашеным козьим молоком, душистыми мазями, приготовленными на терпком и сладком основании цветочных экстрактов... Каждый день отдавала своё тело голое в крепкие руки молчаливой бабы-банщицы, пусть мнёт, перекатывает, давит... Хармиана намазывала голое тело своей давней питомицы особыми снадобьями, почти жгучими, и тотчас смывала, так убирала волоски. Маргарита уже вся сделалась горячей, гладкой, свежей, упругой... Хорошо!.. Была бодра, весела. Смотрела таинственно и смешливо...

Из Александрии отплыла строго. Но когда корабль подходил к Тарсу, появилась на палубе, заблестела шелками, золотом, дорогими камнями... Люди собрались, гомонили, разглядывали... Он подплыл в лодке, одетый по-гречески и очень просто. Сопровождали его двое, не то сирийцы, не то греки. Она стояла на палубе, убранная в дорогой наряд, сверкающая. Он и его спутники забрались на палубу её корабля по верёвочной лестнице, очень просто. У него оказалось очень простое лицо, серые глаза, он смотрел озорно, будто бы очень славную шутку отмочил... Он подошёл к ней, протягивая руки, но и немного робея. О! Не ожидал увидеть её вот такою... Она в Трастевере была попроще, почти домашняя была, простая... Но теперь она посмотрела в его простые серые глаза, такие серые глаза, и вот взволновалась. И её глаза, такие изумрудные, засияли радостно, это совсем невольно...

— Обманул? — спросила она, а глаза сияли...

А он вдруг решился и уже обнимал её, сминая руками дорогой шёлк, и смеялся... А она шептала в его плечо, в этот островатый мужской запах:

— Обманул, обманул, обманул!.. — детским шёпотом, как маленькая девочка...

— Я везу тебе книги, — сказал он попросту. Как будто они разлучались на время совсем недолгое! Как будто он уезжал от неё, чтобы раздобыть эти самые книги и привезти ей! Всё так просто сделалось, как Вероника и Деметрий, как Вероника и Деметрий!..

Марк Антоний и вправду привёз ей двести тысяч пергаменных свитков. Да, никто не мог бы назвать его необразованным, но у него был такой чудной нрав... Он представил ей своих спутников, грека Тимогена и сирийца Алекса. На палубу вышла Ирас, весело улыбалась, в длинном шёлковом платье, непокрытые волосы подстрижены по-мужски, в мочку правого уха вдета одна большая серебряная серьга — кольцом, в мочку левого — две маленькие золотые с красными камешками.

— Девочка-брат! — воскликнул Антоний. Они обнялись и поцеловались дружески...

Все были рады, всё было так похоже на очень уже давнишнее детское время, когда живы были Вероника и Деметрий!.. Маргарита и Марк стояли на берегу, обнявшись; и так и пошли, окружённые весёлой толпой. Потом, потом, потом, спустя долгое время, вдруг подумалось Клеопатре, что Вероника и Деметрий шли вот так, обнявшись, когда их должны были казнить!..

Пир устроен был отличный, с местными искусными музыкантами и танцорами, с местной киликийской знатью, с морем вина, с окунями, цыплятами, голубями в соусе, устрицами, морскими ежами, улитками, фаршированными утками, маринованными грибами, с хлебом из лучшей муки, с фазанами и грудами ярких фруктов...

Пили, ели, пели, плясали, дурачились с вечера до полудня следующего дня. Потом, потом, потом она лежала с ним, как будто сделались единым сросшимся существом, в темноте, на каком-то широком ложе под пологом тяжёлым... Не могли нацеловаться, сжимала пальцами мокрыми правой руки его фалл, влажный от истечения семени... слизывала мутные капли, чуть солоноватые... лизала языком, высунутым далеко, его соски, соски твердели, глаза его закрывались, лицо улыбалось блаженно... Было очень хорошо... Не спрашивали друг друга ни о чём. И кое о чём она ему так никогда и не рассказала, то есть не рассказала о выкидыше и о ночи, проведённой с Помпеем... Антоний, лёжа навзничь, лёжа с закрытыми глазами, будто уже утомлённый, спросил, что она думает о минувшем пире. Она, голая, и он был голый, хотела было повернуть голову, чтобы куснуть снова его сосок, но тоже утомилась их нынешней любовью и только нашла силы — потёрлась носом о его горячий мускулистый бок, пробормотала что-то невнятное, почти промяукала, будто кошка Баси...

— У меня нет вкуса... — промычал он.

— Ты грубый, грубый... — мяукала она, растягивая гласные звуки...

Любовники ощущали себя не совсем людьми, а какими-то полуживотными-полубожествами... Встали поздно, солнце уже склонялось к закату. Клеопатра стояла голая, её чёрные гладкие волосы сделались совершенно всклокоченными. На полу валялась измятая роза, ещё недавно свежая и душистая, украшавшая на пиру прекрасные волосы царицы. Жёлтая шёлковая туника залита была вином, разорвана, брошена тоже на пол, как будто заурядным тряпьём была, а не самым дорогим нарядом...

Сошлись за завтраком, ещё вялые, рассматривали друг друга, на шеях, на груди — синяки — следы таких длинных, долгих поцелуев... Подымали брови и морщились в улыбках... Ели белый хлеб с сыром, инжир, пили молоко... Потом, потом, потом она смеялась, как девчонка, припадая лицом и растрёпанными, всё ещё растрёпанными волосами к своим коленям, обтянутым льняной новой туникой... Вскинула голову, подняла на воздух чашку с молоком, отпила, поставила чашку на столешницу мозаичную и заговорила стихи. Он сидел, подперев щёку ладошкой, она увидела, что у него большой лоб... Сначала она декламировала шутливо, но через несколько мгновений увлеклась...

Это было стихотворение старого поэта Гедила...

— Свершилось: Никагор и пламенный Эрот

За чашей Вакховой Аглаю победили...

О, радость! Здесь они сей пояс разрешили,

Стыдливости девической оплот.

Вы видите: кругом рассеяны небрежно

Одежды пышные надменной красоты;

Покровы лёгкие из дымки белоснежной,

И обувь стройная, и свежие цветы:

Здесь все развалины роскошного убора,

Свидетели любви и счастья Никагора!

Это стихотворение было прочитано Клеопатрой, разумеется, на греческом языке, но лучше, слаще всего оно звучит по-русски в прелестном вольном переводе Батюшкова[71]! Такие любовные стихотворения следует переводить вольно...

* * *

Был чудный путь в Александрию. Всё было хорошо, как Вероника и Деметрий, как Вероника и Деметрий...

Было совершенно всё равно, совершенно, то есть совершенно... Везли запасы тарсского нарда. Ноги обливали тарсским нардом, под мышками мочили крепким пряным настоем мяты, лили друг на друга из больших флаконов фазелисское розовое масло... Она в шутку надевала на его руки серебряные браслеты, но то, что ей годилось для локтей, ему — лишь для запястий... В Александрии тоже было совершенно всё равно! Сколько дней она не видела сына! Подносила к самому лицу Марка свою мяукающую Баси... Он целовал кошачий носик...