Кроме того, последняя надежда хоть на какое-то военное возрождение улетучивалась. Ни Штайнер, ни Венк, ни Хольсте себя не проявили, а снаряды Жукова били по рейхсканцелярии, в то время как часть берлинцев, бросившихся в бегство, утонула в канализации. Русские вошли в Берлин. Им оставалось до бункера меньше километра.

Когда замаячил призрак грядущей драмы, Ева Браун пробилась к Берлину и нашла путь в бункер, несмотря на строгий запрет фюрера.

Она хотела умереть вместе с ним. Так же произошло с Геббельсом и его женой.

Не вынося мысли о банкротстве нацизма, Геббельс разделял апокалиптические замыслы фюрера пожертвовать жизнями немцев ради его сумасшедшего плана. Только он, в отличие от Гитлера, не проклинал немецкий народ за то, что тот дал слабину и не выполнил своей миссии. Геббельс считал его исчезновение необходимым не в связи с проигрышем в войне. Просто «жизнь не заслуживает быть прожитой» в мире, положившем конец идеалам национал-социализма. Он и его супруга были готовы пожертвовать и собой, и собственными детьми. Таким образом, в бункере, кроме Бормана, собрались те, кто решился умереть: Гитлер с Евой Браун и Геббельс со своей семьей. Гитлер повторял Геббельсу установку, которую внушил ему Шпеер: «Я считал бы в тысячу раз более трусливым покончить с собой в Оберзальцберге, чем остаться и погибнуть здесь». Будь что будет — случится ли чудо, и он останется фюрером, или Германия станет большевистской, и нацизм вскоре развеется как миф{405}.

Свадьба и завещание фюрера

Поскольку его союз с немецким народом подходил к концу, фюрер счел, что вполне может перед смертью официально взять в жены Еву Браун. Геббельс и Борман были свидетелями на спешно устроенной свадьбе, сыгранной в ночь с 29-го на 30-е. На небольшой вечеринке с шампанским Гитлер объяснил, что верность Евы заслуживает такого вознаграждения: участвовать как супруга в ритуальной смерти фюрера.

Гитлер дал указание самым преданным адъютантам обеспечить кремацию тела, как только он умрет: для этого был сделан необходимый запас бензина возле выхода из бункера. Затем, после церемонии бракосочетания, Гитлер продиктовал свое завещание.

Частное завещание фюрера поясняло причины его брака и назначало душеприказчиком его верного товарища по партии Мартина Бормана. Гитлер завещал передать семье жены Бормана и его секретарям вещи, принадлежавшие фюреру, «если они еще чего-то стоят», чтобы наследники смогли продолжать жить «просто, как обычные люди». Все произведения искусства, приобретенные фюрером, предназначались художественному музею его родного города Линца.

Политическое завещание Гитлера сначала повторяло его навязчивые идеи об «ответственности международного еврейства в разрушениях и развязывании войны, инициированной исключительно государственными деятелями либо еврейского происхождения, либо действовавшими в интересах евреев». (О ком шла речь: о Черчилле, Даладье, Сталине или Рузвельте? Ни один из них и близко не соответствовал подобному определению.) Гитлер, по его словам, «в любом случае никогда не хотел войны». Но он не сомневался, что «если европейские народы снова будут рассматриваться лишь как пакеты акций международных денежно-финансовых заговорщиков, то должен быть призван к ответу и народ, который является истинным виновником этой кровавой борьбы, — еврейство»: «Я также никогда не скрывал, что на сей раз не допущу, чтобы миллионы детей арийских народов Европы умирали с голоду, миллионы взрослых мужчин находили смерть на поле брани, сотни тысяч женщин и детей погибали в огне разрушенных бомбежками городов, а настоящий виновник так и не заплатил бы за свою вину хотя бы с помощью самых гуманных средств». Его «самыми гуманными средствами» были концентрационные лагеря смерти.

«Я не желаю попасть в руки врага, который жаждет нового спектакля, организованного евреями ради удовлетворения истеричных масс», — добавлял Гитлер.

Затем он бросал камень в огород командующих сухопутными войсками: «Пусть когда-нибудь в кодекс чести немецкого офицера войдет — как уже случилось у нас на флоте — заповедь, что нельзя сдавать ни район, ни город и прежде всего командиры должны здесь идти впереди, подавая блестящий пример честного исполнения своего долга до самой смерти».

В конце завещания Гитлер назначил правительство, которое должно прийти ему на смену после его кончины. Геринг, Гиммлер и Шпеер туда не вошли. Адмирал Дёниц был назначен президентом рейха (а не «фюрером»), Геббельс — канцлером (хотя Гитлер знал, что тот умрет вместе с ним), Борман поставлен во главе партии. Этим руководителям Гитлер рекомендовал «тщательно соблюдать расовые законы и безжалостно противостоять всемирному отравителю народов — международному еврейству»{406}.

Повторив Борману, что не согласится на капитуляцию Берлина, Гитлер нанес визит Магде Геббельс, в последний раз умолявшей его покинуть столицу. Ева Браун присоединилась к супругу и сменила свадебное платье, черное с красными розами, на домашнее голубое с белыми оборками.

К трем часам пополудни оба заперлись в своей комнате. Некоторое время спустя Борман и его слуга Хайнц Линге открыли дверь и почувствовали сильный запах синильной кислоты. Ева Гитлер, в девичестве Браун, лежала на канапе, приткнувшись по левую руку от мужа, бездыханная. Из правого виска фюрера текла кровь.

Адмирал Дёниц объявил о случившемся. Но Сталин, по словам Волкогонова{407}, проявил некоторое недоверие к этой информации, боясь, что самоубийство — какая-то уловка. После того как русские эксгумировали тело фюрера 9 мая, его опознал Менгерсхаузен, один из адъютантов Гитлера. Ноги его обгорели, а пулевое отверстие в виске подтверждало версию самоубийства. Тем не менее, пока не были открыты завещания фюрера, ходили слухи самого различного толка. Например, о том, что Гитлер и Ева Браун сбежали в Данию… Когда Герман Карнау, служивший в личной охране фюрера, опубликовал рассказ о кремации, которую видел собственными глазами, ему не хотели верить. И вскоре Сталин обвинил британцев в том, что они прячут Гитлера и Еву Браун. Русские заявляли, будто веских доказательств их смерти нет. Это потрясло всех — вплоть до Эйзенхауэра, постоянно поддерживавшего связь с советскими генералами.

Хотя в русском Берлине офицеры штаба Жукова официально утверждали, что тела Гитлера и Геббельса опознаны, Сталин твердил Гарри Хопкинсу о своей уверенности «что Гитлер остался жив, возможно, укрывшись у Франко или в Аргентинской республике».

Хорошенько отчитанный Вышинским, «оком Сталина», Жуков трусливо переменил свое мнение. Останки Гитлера были перевезены в Москву; взятых в плен свидетелей также пригнали туда. Заново произошла процедура опознания, подтвердившая, что речь действительно идет о Гитлере. В конце концов, Сталин перестал говорить о его побеге. Он мог больше не бояться, что тело фюрера, где-то спрятанное, станет местом паломничества{408}.

Спустя несколько лет режиссер Михаил Чиаурели в фильме «Падение Берлина» воспроизвел сцену самоубийства Гитлера. По версии этого фильма, оно было совершено с помощью цианистого калия — смерть не столь благородная, как от выстрела в висок[43].