учет. Мне выдали полагающуюся экипировку со всеми отличительными знаками драгунского полка, серебряными галунами на черном фоне, черной пилоткой с белым кантом. Я получил направление в тренировочный лагерь в Кемберли, что в часе езды на поезде от Лондона.

Когда я записывался добровольцем в Соединенных Штатах, я задумывался над тем, какого рода деятельностью я буду заниматься; у меня сложилось впечатление, что администрацию голлистов несколько смущало мое появление. Вишистская пропаганда неустанно повторяла, что голлисты — это не что иное, как «сборище евреев», разбавленное несколькими французами-предателями, и, даже не принимая всерьез эти заявления, я, тем не менее, довольно ясно представлял себе, что еврей, да еще с такой фамилией как моя, будет если не выпровожен вообще, то немедленно отправлен в действующую армию. С другой стороны, у меня был очень малый опыт участия в военных действиях! Так что я не ожидал никакого продвижения по службе и уже приготовился к естественному ходу событий на избранном мной пути.

Те, кто, подобно мне, прибыли с американского континента, где война воспринималась лишь как какой-то далекий конфликт, внезапно испытали радость от сознания, что они участвуют в борьбе, в которую оказался вовлечен весь мир. И чем долее я находился на «моем» континенте, тем более крепло во мне ощущение, будто я вновь обрел мою родину. Американцы участвовали в войне, в то время как англичане ею жили. Их страна страдала от чудовищных разрушений и была постоянной мишенью для немцев. Англичане достойно держались в мрачные дни 1940–1941 годов под нескончаемыми бомбардировками вражеской авиации. Они теперь были на передней линии в сражениях на Дальнем Востоке, в Северной Африке и в Европе. И вот я сейчас нахожусь здесь, где все это происходит.

Я быстро понял, что в лагерь в Кемберли направляли тех, с которыми не знали, что, собственно, делать. Молодых добровольцев и офицеров запаса должны были задействовать в уже сформированных французских частях. Но мне никто не предложил присоединиться к этим частям, и, будучи дисциплинированным, я добросовестно выполнял свои обязанности. Поскольку я был единственным офицером, имевшим некоторый опыт участия в боях, меня назначили военным инструктором, а вскоре — заместителем начальника лагеря. Мне помогали «профессионал» — старый командир, участник боев 14-18-го годов, любитель спиртного, но довольно симпатичный, и два бравых парня, которые целыми днями занимались ремонтом танков или бронемашин, уцелевших в Нарвике, и которые, казалось, опоздали на войну. Один из них, всегда перемазанный машинным маслом, вставляя в гусеницу танка резиновый «палец» взамен потерянного в траншеях, возбужденно разглагольствовал о том дне, когда его машины, наконец, двинутся на немцев.

Несколько приятных прогулок по лесу, редкие встречи с малознакомыми французскими офицерами… Мне вспоминается Бурже-Монури, с которым я обсуждал какую-то шахматную партию… Такая жизнь мне быстро надоела, и я стал искать более полезные занятия.

* * *

Через две недели после моего прибытия в тренировочный лагерь мне сообщили о предстоящем важном событии: как и все офицеры, я буду представлен генералу де Голлю. У меня не было каких-либо политических амбиций, я не мог видеть в де Голле государственного деятеля, и еще менее — человека, имя которого останется в истории. Для меня он был только главнокомандующий.

И тем не менее, это был великий день. В моей новой униформе я отправился к нему на Карлтон-Гарденс, и в назначенный час меня представили ему с соблюдением всех полагающихся правил.

Откуда взялось это ощущение робости или неловкости, которого я практически никогда не ощущал? Генерал был один, он стоял посреди своего просторного кабинета. Почему его лицо, уже ставшее легендарным, меня удивило?

Я вытянулся по стойке «смирно», по уставу назвал свое имя и звание, стоял и ждал.

На его лице не отразилось ничего, никакого любопытства, никакой заинтересованности. Затем генерал спросил о моих намерениях, о том, что я собираюсь делать.

Я ожидал этого вопроса, и тем не менее, он поставил меня в тупик, и я не знал, что ответить. Снова последовало молчание, и наконец я сказал, что прибыл сюда, чтобы служить, и готов выполнять приказы, которые мне отдадут.

Снова молчание… Казалось, мой ответ его удивил; потом он пожал мне руку на прощание. И больше я не видел его до середины 50-х годов, когда мы встретились с ним совершенно случайно.

Из кабинета де Голля я вышел разочарованный: я слишком многого ожидал от этой встречи и теперь испытывал какое-то чувство неудовлетворенности. После стольких размышлений об этом человеке, стольких жарких споров об истинном смысле его воззвания и его борьбы, стольких сомнений относительно того, что же в действительности представляют собой силы «Свободной Франции», теперь, после этой короткой встречи, я чувствовал себя так, словно мне на голову вылили ушат холодной воды.

Сдержанность, естественная холодность, робость, застенчивость? Позднее мне сказали, что генерал только что узнал о смерти в авиакатастрофе своего друга, отличного офицера, недавно примкнувшего к его движению. Я также узнал, что долгие паузы в разговоре помогали ему определить политические устремления вновь прибывших…

После трех месяцев в Кемберли меня направили в Лондон. Как все офицеры, я снял комнату в городе у милейшей пожилой леди. Каждое утро я отправлялся на «службу».

Жизнь ежедневно преподносила разного рода неудобства и трудности. Газовая печка в моей комнате на Ланкастер Гейт функционировала, только если в нее опускали шиллинг, и только в течение получаса! Натопить мою довольно большую комнату за это время не удавалось. Было очень холодно, и я постоянно держался возле печки, при этом колени у меня пылали, а лицо оставалось замерзшим. Ванной не было, только умывальная комната для самого простого туалета…

Питались мы большей частью плохо, в основном ели хлеб из картофельной муки; особенно мрачными и тоскливыми вечерами мы ужинали где-нибудь в ресторане в компании друзей. На улицах почти полностью отсутствовало освещение, вечерами город погружался в темноту, одним лишь такси позволялось включать тусклые огоньки, конечно же, не видимые на расстоянии. В дни, когда город окутывал смог, я возвращался в мою комнату, идя на ощупь вдоль стен домов квартала.

К этой скромной повседневной жизни все же можно было легко привыкнуть, самое суровое нас еще ожидало впереди — бомбардировки.