Все полюбили и оценили Сережу, что меня страшно радовало. Мы себя чувствовали там совершенно как у себя дома. Пользовались полной свободой распределять свое время по собственному вкусу. Прекрасно было то, что мы жили не на курорте (самый близкий был в пяти километрах), а в деревне.

Другое имение принадлежало их бабушке — Е.И. Виннер. В нем парк был насажен ученым-ботаником Гартвисом, их предком. Редкие деревья и растения в нем хорошо сохранились и настолько сейчас великолепны, что приезжают их смотреть. Вообще все, что В.К. говорил об этих местах, уговаривая нас приехать, оправдалось в высшей мере. Целые аллеи цветущей розовой акации, мимоз, аллеи роз самых причудливых, кипарисов, магнолий, тамарисков…

Сережа ничего не делал. Читал Майн Рида, Жюль Верна и итал в футбол и теннис. Вот тебе о нашем житье…»[441]

Яркое воспоминание осталось у меня от одной картины, которую я наблюдала не раз. Это купание в море коней, которые мне почему-то напоминали античных коней, изображенных на греческих вазах и в древней скульптуре. Коротко обстриженные гривы и хвосты. Гривы торчали вдоль шеи густым гребешком. Шерсть коней лоснилась и блестела, как начищенная красная медь.

По вечерам кучер спускался с ними на берег моря. Сбросив одежду, он бежал в море, увлекая за собою на длинном поводу коней. Погружаясь в воду, они испуганно дрожали и в то же время наслаждались освежающей влагой. Волны находили, вздымались и падали. Особенно красиво было это зрелище в сильный прибой. Кони становились на дыбы, махали в воздухе передними ногами, задирая головы и натягивая поводья, как струны. А волны разбивались об их тела, потоки воды и пены обдавали их с ног до головы. Они ржали не то от испуга, не то от радости. Кучер, стараясь удержаться на ногах и не выпустить поводья, сильно отклонял свой торс назад, упираясь ногой о камень. Солнце блестело тысячами искр на воде, на мокрых лошадях.

Я делала наброски. Но натура передо мною все время меняла положение, и столько было в ней движения и стремительности! И я решила на эту тему сделать цветную гравюру. Сколько усилий я потратила на нее! Зимой взяла натурщика и сделала с него ряд рисунков. Рисовала лошадей. В библиотеке Академии художеств изучала анатомию их. Рисовала их в Русском музее, в Эрмитаже и в конце концов все-таки не решилась резать. Чувствовала себя неуверенной. Но эта картина так ярко запечатлелась в моей душе, что я к этой теме на протяжении многих лет возвращалась несколько раз. Целая папка рисунков накопилась у меня. И только недавно я ликвидировала ее, когда решила, что эта гравюра никогда не родится.

Обдумывая эту вещь, я постоянно вспоминала художника Уго да Карпи, у которого как раз на эту тему была гравюра и с таким блеском исполненная. Она-то и вызывала во мне робость и неуверенность в своих силах.

* * *

Осенью вернулся Бенуа с семьей, и мы опять обрели место, где все встречались в атмосфере благожелательности, внимания и высокой художественной культуры.

В ноябре месяце первый раз был исполнен балет «Павильон Армиды». Декорации и костюмы Бенуа, музыка Черепнина, постановка Фокина. Талантливо, пышно, красиво [442].

Вскоре после балета мы были на интересном спектакле: «Бесовское действо». Автор его — писатель Ремизов. Декорации и костюмы были исполнены художником М.В. Добужинским. Он талантливо оформил эту пьесу — выразительно и красочно, дав остроумную картину лубка в его народном, самобытном характере.

Еще вспоминаю его же постановку прелестной пасторали «Робен и Марион», автор Адам де ла Галь. Добужинскому очень удалось передать наивность и свежесть этой вещи[443]. Вообще он, как я уже упоминала, развертывался в большого художника. Казалось, для него не было непреодолимых трудностей.

В том же году приезжал в Петербург квартет старинных инструментов с Казадезюсом во главе и с виртуозом, игравшим на клавесине. Трудно передать всю прелесть и нежность этой музыки. Оставалось благодарное чувство устроителям[444].

В те годы появилось много новых обществ художников, устраивавших часто свои сенсационные выставки — «Голубая роза», «Венок», «Треугольник» и другие[445]. Каждое из этих обществ выдвигало определенную программу, чаще всего формалистического характера. При всем желании понять и освоить их торжественно объявляемые тезисы я никак не могла. Между художниками этих обществ были талантливые люди, но также и малоодаренные. Эти последние старались чудачествами, вывертами обратить на себя внимание. Иначе они не были бы замечены публикой и прессой.

Эти общества вносили что-то совсем ненужное, путаное в область искусств. Какой-то ненужный ажиотаж, страстность задетых самолюбий, соревнования и зависти. Все то, что должно быть так далеко от искусства.

С осени 1907 года А.Н. Бенуа начал писать статьи в газете «Речь» с обзором и критикой всего, что появлялось в художественной жизни страны. Эти фельетоны впоследствии стали одной из причин, почему общество «Союз русских художников» распалось на московских и петербургских художников. Но об этом я буду говорить дальше.

На выставку 1907/08 года я дала живопись маслом: несколько крымских этюдов — «Яблоки», «Виноград». Я в то лето увлекалась задачей передать свет, когда он все краски обесцвечивает, дрожит и светится блестящей белой пеленой. Я делала эту задачу еще более трудной, так как брала такие мотивы, где не было сильных теней. Они бы мне помогли подчеркнуть и выявить более определенно свет, за которым я тогда гонялась.

* * *

Лето 1908 года мы с мужем жили в Финляндии. У нас гостила Клавдия Петровна{57}. Как-то под осень она и я решили сделать экскурсию по Финляндии. Мы предполагали доехать до Выборга и оттуда на пароходе прокатиться по Сайменскому каналу и озеру. В самом начале нашего путешествия с нами произошло забавное недоразумение. Познакомившись с расписанием рейсов и взяв билеты, мы явились на пароход, воспользовавшись существовавшим правом — ночевать на нем накануне его отплытия, так как он отходил очень рано утром.

Пробегав по Выборгу и его окрестностям и поработав, мы рано забрались на пароход, в нашу каюту, и рано улеглись спать. Перед сном мы просили принести нам в каюту чаю и удивлялись медлительности девушки, которая с недовольным лицом молчаливо подала нам чай и сейчас же скрылась.

Ночь прошла незаметно. Мы поздно проснулись и стали громко сетовать на то, что так много прозевали красот пейзажа, мимо которых давно уже плыли. Бросились к маленькому круглому окну, отдернули занавеску и… какая неожиданность! Окно по-прежнему упиралось вплотную в темные, серые бревна