табак. Вынул табакерку из-под своего сиденья и предложил гостю, но капитан вежливо отказался, потому что вдруг вспомнил, что у него во внутреннем кармане хранится старый шматок табака. Лауритсен просунул руку под побитое морем пальто, под продымленный пиджак, под заляпанную кофе жилетку, в карман влажной от пота рубашки, и оттуда извлек крошечный тряпичный мешочек и насыпал его содержимое в трубку, затем утрамбовал пальцем и раскурил, а потом предложил этого табака и ленсманну в его маленькую трубочку. Хавстейнн впился взглядом в разноцветный спичечный коробок: такое диво он видел в жизни лишь однажды.

Вот это стурартово: норвег у себя в кармане огонь держит! Самому Хавстейнну приходилось все время бегать за огнем к очагу, так что курил он исключительно дома.

За время своего общения с народами весельнолодочников Лауритсен привык к тому, что все обычно приходят в восторг от знаменитых норвежских спичечных коробков, – и протянул вещицу хреппоправителю. Хавстейнн долго смотрел на это сокровище, а потом поднялся и шагнул к жене, сидевшей за вязанием у северного окна: «Глянь-ка, Мильда, правда, совсем стурартово?» Они вместе стали смотреть на это чудо, подобно тому как народы старых времен будут смотреть на телевизоры новых времен; на красном поле были изображены три жирафа, а над ними вились ленты с надписью по-английски: Impregnated Giraffe. А под их ногами – Safety Match, Made by Nitedals Norway.

– А вот смотри-ка: в этом ящичке лежат палочки-зажигалочки, – сказал Хавстейнн жене, показывая содержимое коробка. – Смотри, сюда влезет очень много костров.

– Да, хороший получится запас, – отвечала хреппоправительша Мильда, а затем стиснула губы над своим длинным подбородком и вновь принялась двигать спицами. Для сравнения в ее голове светил огонь времен заселения Исландии, неугасимо горевший с тех пор, как самый первый норвежец возжег его спичкой самой первой Нитедальской фабрики, и от которого пошли все остальные сегюльфьордские огни – разводить огонь здесь уже тысячу лет как не требовалось.

Хреппоправитель снова сел рядом с Ляйфом, вернул ему коробок и снова принялся глазеть на норвежскую трубку, при этом посасывая свою собственную. Такой величественной курительной трубки он не видел никогда – а ведь он перевидал немало капитанов. Может, подобный инструмент для курения прилагался к самым большим шхунам? По сравнению с этим удобным в обращении дымоходом его собственная трубка была как наперсток, и количество дыма из нее – соответствующее. Из большой трубки в воздух красиво поднимался голубоватый дымок, вскоре исчезавший в тени пышного кучевого облака, которое выдыхал сам курильщик. Эти облака были густыми, матовыми, они постепенно увеличивались, а затем медленно таяли в атмосфере. Вскоре хреппоправительская чета сидела в собственной гостиной в густом тумане, словно утесы троллей, и едва могла разглядеть Лауритсена – так он надымил.

– Сёдаль всегда мыслил масштабно, но сейчас его замыслы просто грандиозны, – слышалось из тумана. – Потому что сейчас здесь наконец начнется настоящий промысел сельди. И он собирается быть здесь первым.

– Да? И как же он собирается селедку ловить? Плавной сетью?

Лауритсен наклонился вперед, так что его лицо забрезжило из серого тумана, и произнес тихо и отчетливо:

– Кошельковым неводом.

Исландец-хреппоправитель пристально посмотрел в глаза будущему, и его уши затрепетали при этом слове, точно баскетбольная корзина будущих времен – от мощного удара мяча. Кошельковый невод!

– Мы окружим косяк сельди неводом, а потом затянем его как мешок с котятами!

Послышалось, как супруга хреппоправителя дважды кашлянула. И снова лицо капитана скрылось в дыму, но Хавстейнн все же различал сквозь туман его прищуренные глаза, и они сейчас приняли форму селедок – были больше всего похожи на двух рыбок темного цвета, плавающих в светло-серой дымке. И тут хреппоправитель почувствовал, что с него довольно. Конечно, норвежцы стурартовы – но могут быть ужасными занудами, – и еще эта их заносчивость, это высокомерие, которое порой проскальзывало в них по отношению к исландцам.

– Да ну? Но от такой снасти вряд ли будет прок на мелководье? – решился сказать ленсманн. До сих пор лов селедки проходил вблизи берега: косяк, похожий на серебристых крыс, загоняли в угол, окружая знаменитыми плавными и так называемыми береговыми сетями. Впрочем, два года назад такой загон сельди запретили норвежцам, так как территориальные воды расширили до трех миль, и теперь им приходилось вести свой промысел за их пределами, и они использовали при нем специальный вид загоновых сетей. Но для кошельковых неводов нужна еще бо́льшая глубина, и хреппоправителю это было известно.

Туман над столом слегка рассеялся, и показался сидящий в своем кресле капитан, словно черная скала; он отвечал:

– Да. Это все верно. Но сейчас мы будем ловить в открытом море.

Тут Хавстейнн не смог сдержать улыбки.

– Селедку? В открытом море?

– Да. В Америке попробовали – и у них получилось. Кошельковые неводы пошли как раз оттуда. Теперь этими кошельками можно зачерпывать целые косяки! Теперь здесь начнется такой промысел, и жизнь забьет ключом!

Хреппоправитель испустил смешок – тихий неровный «хух», который, впрочем, не ускользнул от норвежца Ляйфа. Всем известно: селедка в открытом море не ходит, она держится у берега, никто никогда не видел селедки в открытом море. И к тому же: как, черт возьми, они собрались управляться с такой сложной снастью, как кошельковый невод, в исландском открытом море? Несмотря на всю свою смекалку, эти мастера парусного хода не знали, какое чудище – море вокруг Исландии. Разумеется, когда по морю пойдут валы, этот кошельковый невод прилетит к ним обратно, и они поймают в него разве что самих себя.

Подбородочница снова покашляла в тумане.

– Ишь, дракон огнедышащий! – сказала она затем по-исландски.

– Да, по-моему, как раз это и символизирует все их планы: они не видят, что из них получится, – отвечал ей муж, тоже по-исландски, и встал, чтобы проветрить, вышел в прихожую и на улицу, наконец остановился на крыльце и спросил самого себя и Морекамень, могут ли люди с такого большого судна быть совсем дураками. Камень ничего не ответил и по-прежнему сиял в лучах майски-прохладного солнца, а над головой хреппоправителя поплыли волокна дыма: белый шлейф из гостиной и из дома – и величественно вознеслись в небеса при послеполуденном штиле и образовали некие знаки, которых никто не мог разгадать.

«Да никак этот норвег его подпалил!» – такую фразу сказали на дальнем конце Косы, потому что при взгляде оттуда казалось, что дым валит от самого хреппоправителя, стоящего на крыльце перед дверями собственного дома.

Глава 3

Плата за пользование

Хавстейнн вернулся в дом, в гостиную, которую капитан-завоеватель наполнил дымом, погоняя перед собой слова: «Открытое море, значит…». Туман в гостиной немного рассеялся,