Что!?

Я рисковал своим будущим из-за этой мечты, в которую верил всем сердцем, и она хотела получить равную долю от этого? Как она вообще могла подумать о чем-то подобном? Позже проницательный адвокат сказал мне: «Я никогда не встречал женщину, которая считала бы, что ей причитается слишком много». Но закон был на ее стороне. Еще никогда я не сталкивался с такой ситуацией, когда ты сидишь в комнате, где решается твоя судьба, но при этом не в силах ни на что повлиять. Оставалось только терпеливо сидеть, пока с моих костей срезали мясо кусочек за кусочком. На каком-то этапе мой адвокат сказал: «Возможно, вам придется продать дом».

«Об этом и речи быть не может», — сказал я. Касательно этого пункта я был непреклонен. Дом значил для меня больше, чем его денежная стоимость, — это была кульминация десятков лет тяжелой работы и моих травм — в дополнение к поврежденному плечу мои колени и бедро также серьезно пострадали.

В итоге я купил Пэм дом на ее выбор площадью примерно в два километра в закрытом коттеджном городке. Для меня было важно, чтобы Эван находился рядом и чтобы ему было легко перемещаться между нами. Я почти что чувствовал вину за этот дом, который, по ее словам, был «просто нормальным», пока воочию не увидел его. Там был теннисный корт, бассейн, и в целом было очень красиво.

Однажды вечером, после того как все было улажено, я остался один, без Эвана, и просто рухнул на пол в своем пустом доме. Я был опустошен. Из глубины донесся голос боли — гортанный звук, который возникает лишь в такие моменты. Такое случалось несколько раз. Я согнулся в три погибели и рыдал — и тогда из меня выходил этот звук. Я чувствовал себя неудачником, хотя знал, по крайней мере в перспективе, что наш брак был обречен с самого начала. Мы не смогли понять, что брак должен быть подтверждением отличных отношений, а не способом решения проблем в отношениях, которые с самого начала не были хорошими. Это было ошибкой, хотя я не променял бы эти отношения ни на что на свете, потому что благодаря им на свет появился Эван. Я вспомнил слова, которые говорила в детстве моя мама: «Не случается ничего плохого». Тогда меня бесила эта фраза, но теперь я понял, что она имела в виду: все ведет к чему-нибудь новому. Эван был божьим даром, и его появление в моей жизни стоило всей этой боли и лишений.

Больше всего меня ранило чувство, будто я предал своего сына. Я поклялся никогда не причинять ему боль. И все же я не мог защитить его от этого. Ужаснее всего было осознавать, что я не могу видеть его каждый день. Что я не могу быть с ним, когда захочу. Или всякий раз, когда он захотел бы увидеться со мной.

После моего развода люди, столкнувшиеся с такой же ситуацией, советовали мне развеяться и начать встречаться с кем-нибудь. Знаете, все эти разговоры в духе: «Нужно жить полной жизнью». Нет, мне не было нужно.

Я видел, как другие люди шли по этому пути, но для меня в этом была некая эгоистичность: они не думали о том, что было лучше для их детей. Мой ребенок переживал невероятную травму, и единственное, чего я хотел, — чтобы он чувствовал себя в безопасности. Вмешивать других людей просто потому, что мне хотелось с кем-то потусоваться или переспать, было бы безумием. Как можно быть таким эгоистом? Эван был единственным, кто имел для меня значение в тот момент. Мои решения будут иметь огромное влияние на него. Я хотел проводить все свое время с ним, разговаривая о том, что его беспокоило.

Я купил и внимательно прочитал книгу «Когда дети скорбят», в которой объясняется, как дети воспринимают и справляются с горем и потерей. Однажды днем я сидел возле своего дома, думая обо всем этом, когда один из парней, которые работали в доме, неожиданно пришел, чтобы что-то исправить. Дальше приветствий мы с ним не общались. Но, должно быть, он знал, что случилось, и видел, каким расстроенным я выглядел, поэтому решил подойти ко мне: «Надеюсь, вы не подумаете, что я нарушаю границы, — сказал он, — но я понимаю, что вы чувствуете. Я знаю, вы будете думать, что я сумасшедший или что мои слова к вам не относятся, но однажды я тоже развелся, и тогда мне казалось, что миру пришел конец. Я не знал, куда деваться, но теперь я счастлив в браке с самой удивительной женщиной на свете и веду фантастическую жизнь. Так будет и у вас». Как он и предугадал, первой мыслью, которая пришла мне в голову, была: «Ты из ума выжил. У меня нет группы. Я в разводе. Я предал своего ребенка. Что мне, черт возьми, остается делать?» В этот период адской боли у меня все еще было мало людей, с которым можно было поговорить по душам. Развод для меня обернулся очень одиноким опытом. Джин был в своем собственном путешествии, у него были свои методы, чтобы защитить себя и свои собственные доспехи. Терапия по-прежнему оставалась для меня раем, местом, где я мог говорить честно и озвучивать свои самые глупые и безумные мысли. Одна из вещей, почему я очень ценю психотерапию, состояла в том, что благодаря ей я понимал, что был не таким чокнутым, каким боялся показаться, и что мои реакции были нормальными, или, скорее, что не было такого понятия, как «нормальный», несмотря на то, что внешние факторы говорили об обратном.

Пожалуй, человеком, оказавшим мне наибольшую поддержку, был Майкл Джеймс Джексон, продюсер, которого мы задействовали при работе над Creatures, Lick It Up и Animalize. Невероятно интеллектуальный и начитанный, он, кажется, видел жизнь глубже и сложнее, чем большинство людей. Он знал, что я был студентом художественного факультета, и заметил, что я все время делал зарисовки в моменты отдыха в студии. Однажды он сказал мне: «Тебе нужно рисовать». Я был озадачен. «Тебе нужно извлечь что-нибудь ценное из этого опыта, исследовать его с помощью живописи», — продолжил он. Эта идея нашла во мне отклик. Вскоре Майкл дал мне несколько книг по искусству, чтобы попытаться вдохновить меня, в том числе красочное издание о Марке Ротко. Наконец я сходил и купил необходимые принадлежности — холсты, кисти, мастихины. Я понятия не имел, что собирался делать, но был полон решимости попробовать. В первый раз, когда я все приготовил и начал рисовать, было похоже, словно я покинул свое тело. Не задумываясь, я смотрел, как двигается моя рука, и когда я закончил, у меня получился автопортрет. Я почувствовал облегчение и удовлетворение. После этого я нарисовал еще одну картину, потом еще. У меня внезапно возникла необходимость рисовать.

Живопись была словно красочный поток сознания, который очищал меня. Она позволила мне исследовать эмоции без помощи слов. Благодаря этому я в некотором смысле смог отойти назад и взглянуть в зеркало — чтобы увидеть, что происходит в моей жизни и разобраться в своих чувствах. Это было почти как экзорцизм. Закончив холст, я делал глубокий вдох и выдох. Было чувство, что мне удавалось что-то получить от себя самого. В конце концов я осознал, что не слышал тот гортанный звук уже в течение нескольких дней, а затем он пропал на несколько недель. Я зализал свои раны и двинулся вперед. Вдобавок к этому я начал много готовить. Для меня было важно, чтобы Эван увидел, что он и я могли быть самодостаточными. Не говоря уже о том, что я хотел кормить его здоровой едой и дарить ему спокойствие и радость совместного приема пищи. Я научился делать курицу «Пармезан» и блины, различные блюда из рыбы и овощей, я освоил вафельницу и формы для кексов. А фрикадельки у меня получались просто загляденье.