14 мая Муравьев с гражданскими и военными чиновниками, вместе с ним приехавшими из России, был приглашен на обед, который Назимов дал в честь приезда будущих правителей. Муравьев пытался кое-что узнать у Назимова о секретах возникновения восстания, но оказалось, что Назимов ничего об этом не знал, он назвал своего племянника Мясоедова и одного известного в виленских кругах еврея, подрядчика Алпатова, вот, дескать, они знают все секреты и тайны. Ничего больше от Назимова Муравьев не добился. Но вскоре, через два дня, Назимов с семьей отбыл в Петербург, где и получил от императора награды за безупречную службу.

В Николаевском соборе Муравьев впервые увидел убитого гвардейского солдата и его товарищей, ждавших священника для панихиды. Грустное начало всей его деятельности…

Военные встретили Муравьева с радостью, гражданские чиновники, преимущественно поляки, с недовольством, особенно католические священники, предводители дворянства, местное общество, евреи не открывали своих чувств, хотя Муравьев хорошо знал, что евреи играли в мятеже двусмысленную роль и выказывали будто бы радость, но Муравьев знал, что эта радость притворная, из тайных источников он знал, что они везде тайно помогали мятежу, а уж про деньги и говорить нечего, щедро отпускали на мятеж.

О первых встречах Муравьев подробно рассказал в своих «Записках»:

«Римско-католическое духовенство было принято мною в особой зале, и на лицах, и из разговоров их, в особенности же епископа Красинского, заметна была полная уверенность, что я не успею подавить мятеж. Я всем представлявшимся высказал предназначенную себе систему действий, т. е. строгое и справедливое преследование мятежа и крамолы, невзирая ни на какие лица, и потому выражал надежду найти в них самых усердных помощников, причем советовал тем, которые не разделяют этих убеждений, оставить службу; ибо в противном случае я сам немедленно их от оной уволю и предам законной ответственности. Все они более молчали, вероятно желая убедиться на опыте в твердости моих намерений и не буду ли я вынужден уступить и подчиниться другой системе.

Епископ Красинский так был убежден в неисполнимости моих предположений, что он мне с улыбкою отвечал:

– Какой здесь мятеж? Здесь просто погоня за несколькими несчастными повстанцами; за ними гоняется войско в лесах, как за зайцами.

Еще замечательней был разговор жандармского окружного генерала Гильдебрандта, который во всеуслашание обвинял генерала Длотовского в потачке старообрядцев, уничтоживших шайку графа Платора. Он старался доказать в присутствии поляков, всех чиновников и римско-католического духовенства, что там мятежа не было, а что это чистый грабеж и разбой старообрядцев и вообще русских мужиков.

Я заставил его молчать и, когда все уже разошлись, высказал генералу Гильдебрандту, что я подобных ему лиц, во вверенном мне крае, оставлять не могу, что жандармерия должна мне помогать, а не противодействовать и, еще менее, ободрять поляков и обвинять русских за то, что они исполняли обязанности верноподданных; что за сим я с ним служить не буду и прошу отправиться в Петербург к шефу жандармов, которому напишу о нем для доклада Государю, с просьбою о замене его другим. Гильдебрандт был удивлен моей решительностью, ибо он привык по своему произволу распоряжать действиями главного местного начальства. Через неделю Гильдебрандта уже не было в Вильне, и Долгоруков, хотя с видимым неудовольствием, вынужден был его уволить от занимаемой должности».

В первые недели своего пребывания в Вильне Муравьев напрямую использовал гвардейцев 2-й гвардейской дивизии, которые с полуслова поняли жесткую позицию руководителя края и нигде не упускали возможности достойным образом ответить полякам, продолжавшим хамски грубить, выражая свою ненависть против русских.

Муравьев составил инструкцию правил для управления на местах, подробно изложил обязанности военных и гражданских начальников. Разделил весь край на участки, все уезды также были разделены на соответствующие участки, повсюду были военные отделы, которые по цепочке все подчинялись главному лицу. Инструкция так и называлась – Инструкция военного полицейского управления; в ней Муравьев изложил свою систему, которую излагал и императору, и всем министрам, с которыми успел встретиться. Инструкцию разослал во все участки 24 мая 1863 года, и она, по словам Муравьева, послужила краеугольным камнем всех дальнейших распоряжений по укрощению мятежа и устройству края.

В Вильне не было даже полиции, полицмейстер каждый день докладывал Муравьеву, что еще сорок – пятьдесят человек горожан ушли в бандитские шайки. Так что Муравьеву пришлось налаживать и полицейское дело. Повсюду продолжалась агитация в пользу Польского мятежа. Муравьев арестовал самых ожесточенных ораторов, двух ксендзов судили и расстреляли как самых главных деятелей мятежа. В городе почувствовали страх, некоторые бежали из города, епископ Красинский поддерживал якобы нейтралитет, но Муравьеву стало известны его тайные мысли и замыслы, и он выслал его в Вятку. В плену оказались капитан Генерального штаба Сераковский, командовавший большим отрядом мятежников, и начальник другого разбитого отряда Колышко. Военный суд приговорил их к смертной казни, Муравьев утвердил приговор, и их публично повесили.

Четыре смертных приговора подействовали на поляков, некоторые поляки стали искать покровительства у русских, не обращая внимания на то, что совсем недавно презирали и ненавидели их. «Таков обычный польский характер, – сокрушенно думал Муравьев, узнав об этих фактах. – Таковы гонители москалей и монголов…»

Вернувшись из Финляндии, Александр Второй увидел, что Муравьев наводит порядок на северо-западе, Анненков тоже активно действует, лишь Варшава мало существенного внесла в успокоение нации. Александр Второй решил назначить наместником и главнокомандующим войсками генерала Берга, а великому князю Константину Николаевичу направил письмо, которое привожу здесь полностью: «Призвав ваше императорское высочество в прошедшем году к управлению царством Польским в качестве моего наместника, я желал выразить мою твердую волю дать постепенное развитие новым учреждениям, мною царству дарованным. Самое назначение любезного мне брата было ручательством моего искреннего желания следовать путем умиротворения к восстановлению нарушенного порядка в Польше и водворению в ней прочного управления на основаниях, согласных с нуждами и пользой края. Вполне постигнув мои благосклонные к народу польскому намерения, душевно им сочувствуя и воодушевленный высокой мыслью примирения, ваше императорское высочество с достойным самоотвержением пожертвовали всем положением вашим в империи, чтобы на новом поприще, неограниченным моим доверием вам указанным, усугубить ваше рвение на пользу службы и отечества. Я имел право ожидать от подданных моих царства Польского, что как намерения мои, так и готовность ваша к приведению в исполнение моих предначертаний будут постигнуты, что, минутно увлеченные против правительства, они поймут значение прибытия ваше в царство и, видя в нем залог попечений моих о благе Польши и доказательство моего расположения простить заблуждение, они возвратятся на путь долга и к чувствам преданности своему монарху. К крайнему моему прискорбию, надежды мои не осуществились. Встреченные на первом шагу вероломством и покушением на драгоценную для меня жизнь вашу, ваше императорское высочество кровью запечатлели преданность ко мне и России. Невзирая на все усилия ваши, учреждения, дарованные мною царству Польскому, доселе не действуют согласно их назначению, встречая постоянные препятствия не в доброй воле и стараниях правительства, а в самой стране, находящейся под гнетом крамолы и пагубным влиянием иноземных возмутителей. С прибытием вашим в Польшу должна была, внушением необходимого уважения и доверия к закону, ознаменоваться новая эпоха для ее внутреннего развития и благоденствия. Неусыпно и не щадя своего здоровья, ваше императорское высочество твердой волей старались осуществить мои благие для царства Польского намерения. Соглашая постоянно ваши действия с целью вашего назначения, имея постоянно в виду пользу службы России и вверенного управления вашему краю, пренебрегая ежеминутно личной опасностью, вы не поколебались в неусыпных усилиях ваших и тогда, когда открытый мятеж противопоставил величайшие затруднения действию закона. Но продолжающееся возмущение, тайные преступные замыслы и возраставшая со всех сторон измена убедили ваше императорское высочество в несоответственности с нынешним состоянием края той мысли благосклонного и кроткого умиротворения, побудившей меня возложить на вас исполнение щедрых льгот, мною царству Польскому дарованных. Народ польский не хотел понять и оценить мысль назначения вашего императорского величества моим наместником и вероломным восстанием и преступными заговорами оказался недостойным данного ему, в лице любезного мне брата, залога благосклонных намерений моих. Сознавая справедливость вашего воззрения на невозможность, при настоящих обстоятельствах, следовать для усмирения края тем путем, который вызвал в прошедшем году назначение ваше, я соизволяю на испрашиваемое вами увольнение от обязанностей наместника моего и главнокомандующего войсками в царстве Польском. Когда же, с помощью Божией, восстание в Польше будет подавлено, когда, вняв, наконец, гласу закона и долга, подданные мои в царстве отвергнут насилие отъявленных поборников измены и обратятся к моему милосердию, когда водворенный порядок дозволит вновь приступить к начатому вами делу, когда обстоятельства дозволят введение тех учреждений, которые мною были дарованы царству и приведение в действие коих есть одно из моих живейших и искреннейших желаний, – тогда я буду надеяться, что вам снова можно будет принять участие в исполнении моих предначертаний и посвятить себя на пользу службе с тою же ревностью и самоотвержением, коих постоянные и несомненные доказательства столь же были отрадны моему сердцу, сколь неограниченны мои к вам доверие и братские дружба и любовь. Молю Бога, дабы испрашиваемый вами отдых, необходимый вашему императорскому высочеству после постоянных и тяжких трудов, понесенных вами среди величайших затруднений и испытаний, глубоко поражавших ваше сердце, столь горячо любящее дорогое отечество, сколь возможно скоро восстановил ваши силы. Да поможет нам Бог. В Его беспредельное милосердие уповаю твердо и непоколебимо. – Искренно вас любящий и благодарный брат Александр».