Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не стрелять! Старший колонны, выйдите из машины.
Секунд через тридцать из кабины последнего грузовика спрыгнула тоненькая фигурка. Я пригляделся… Баба! Правда, не в халате, а в куртке и форменной юбке. И это старшая? Выйдя из-за укрытия, пошел ей навстречу. Пацаны, не высовываясь, страховали от разных неожиданностей — вдруг тот же водила с грузовика героизм ненужный проявить захочет? Не доходя пару шагов до меня, немка остановилась. Ух ты, какая фройляйн! Цвета глаз не видно, но понятно, что большущие. И фигурка очень даже ничего. Деваха молча смотрела на меня, и поэтому решил не затягивать:
— Что за колонна, куда направляетесь?
Старшая после небольшой заминки ответила на неплохом русском:
— Это санитарные машины, неужели не видите красный крест? Везем раненых в тыл.
Вот те раз! У фрицев что, пошла мода на изучение языка противника? Причем как чисто чешет. Акцент, конечно, есть, но слова произносит внятно и четко, не то что Худайбергенов из хозвзвода, который вроде и по-русски говорит, но ни хрена не понятно, чего же он хочет. Тем лучше, теперь не надо долго фразы в уме конструировать, так что можно перейти на родной язык. Поправив автомат, сделал официальную морду и двинул речь:
— В темноте символика медицинской службы была не видна. От лица Красной Армии приношу свои извинения за случившееся. Это недоразумение. Неизбежная на войне случайность. Мы поможем вам убрать грузовик, и вы сможете продолжить путь.
Ф-фу! Какую фразу замутил, в лучших традициях героев Дюма. Барышня, пока я говорил, настороженно замерла и даже вроде дышать перестала. Поняв, что на месте ее резать не собираются, спросила:
— Я могу посмотреть, что с разбитой машиной, может, там не все убиты?
Ха! Смелая немчура. То есть не то чтобы смелая — даже в темноте видно, как ее трясет, но вот что такое врачебный долг — со страху не забыла. Или девку просто заклинило? Такое тоже бывает. Хотя голос, хоть и дрожащий, но не истерический, может, действительно о раненых печется… Кивнув, ответил:
— Конечно, только сначала предупредите своих людей, чтобы не делали глупостей.
— Один момент.
Врачиха крутнулась на месте и, подбежав к оставшимся целыми санитарным машинам, что-то сказала. Потом вернулась. Смотреть на подбитый «Бюссинг» было бессмысленно. Граната попала между кабиной и фургоном. Кабину вообще сорвало, и она валялась в стороне. Фургон же чадно догорал задней своей частью. Передней просто не было. Чтобы не тянуть время, спросил:
— Во второй машине много тяжелораненых?
Немка подозрительно посмотрела на меня, но поняв, что отвечать придется, сказала:
— Двенадцать человек.
— Тогда, пожалуйста, возьмите людей и придерживайте раненых, пока я буду этой машиной сталкивать грузовик с дороги.
Повернувшись к своим ребятам, крикнул:
— Грач, Волк — в кузов. Помогите врачихе.
Потом, выгнав шофера из машины помогать остальным, осторожно подкатил к чадящему грузовику и, подцепив его сзади, сдвинул ближе к обочине. Даже без особой встряски. Выпрыгнул из кабины и опять подошел к немке:
— Можете следовать дальше.
И, не удержавшись, добавил:
— Неужели вы старшая?
— Старшим был гауптман Хольц. Он был замечательным хирургом. Вы его убили…
Ах ты стервь нерусская! Боится до дрожи, но еще и претензии высказывает. Я цыкнул зубом и, нехорошо улыбнувшись, ответил:
— Так вас сюда никто не звал. Сидел бы Хольц в Германии, резал больных и оставался живой до старости. Но немцам захотелось пойти на Восток. А здесь идет война на уничтожение. И прощать мы вас начнем, только когда Берлин возьмем.
Врачиху во время этого монолога опять начало крупно колотить. Даже жалко стало. Да и оставлять о себе впечатления грубого ночного убийцы раненых не хотелось. Поэтому уже другим тоном спросил:
— Откуда вы так хорошо наш язык знаете? Или в концентрационном лагере с русскими военнопленными работать пришлось?
Про концлагерь ляпнул специально, чтобы ее встряхнуть. В лагерях-то только врачи из СС служат, а эта — обычная клистирная трубка из вермахта. О, получилось! Девчонка перестала трусить и обозлилась:
— Я давала клятву Гиппократа и никогда не пошла бы служить в лагерь! А язык знаю, потому что у меня мама в России жила и уехала в Германию еще до вашей революции.
— Так у вас мать русская, и вы получается — фольксдойче?
— Моя мама немка! И в роду у меня все немцы!
Ишь ты, как ее пробрало, — усомнились в расовой чистоте, и аж глаза засверкали. Или это по привычке — гестапо-то, небось, за родню из России ее как грушу трясло? Скорее всего, именно так, уж больно реакция неадекватная. Ну да это не мое дело, поэтому козырнув сказал:
— Я бы про то, что ты немка, орать не стал. Нечем тут гордиться. Особенно после того, что здесь сотворили… Но сейчас можете ехать — дорога свободна!
И повернувшись, нырнул в темноту леса. М-да… Теперь бежать отсюда надо очень быстро. Фрицам, чтобы доехать до стационара, не более получаса понадобится. А еще через час здесь будет слишком людно. Мы уже удалились метров на шестьсот в глубь чащи, когда я услышал далекое завывание двигателя. Похоже, в санитарной колонне только сейчас пришли в себя и, поняв, что расстреливать из темноты их не будут, продолжили движение.
Еще через три дня мы вышли к своим. На карте у нас было много чего интересного, плюс притащили,