– Следует понимать, что для тебя участие в операции «Гнев Цезаря» – способ окончательно реабилитироваться.

– А для атташе-генерала – вернуться в Центр, в должности начальника западноевропейского отдела, то есть моего непосредственного шефа.

– В свою очередь полковник Рогов…

– Правильно мыслишь, Гайдук, в свою очередь полковник Рогов может получить генерала и занять в Швейцарии место Волынцева. О чем Рогов уже давно мечтает и ради чего так старается здесь, в Албании.

– Как в шахматной партии, все просчитано на три хода наперед.

– На четыре, Гайдук, на четыре.

– Я опять просчитался?

– Тебе это так свойственно, что даже не вызывает удивления.

– И каков же четвертый ход?

– Не все сразу. О нем чуть позже. Давай еще понемножку вина, после чего я чищу зубки и направляюсь в душ. Ты последуешь за мной?

– В душ? Мне казалось, что мы отправимся в порт.

– В душ, в порт… Какая разница куда? Если тебя завлекает такая женщина, как я, ты должен безропотно следовать за ней, хоть в ад. И еще… Почему всякий раз, когда я приглашаю тебя в душ, у тебя почему-то начинают краснеть кончики ушей. Странная какая-то реакция, не находишь? Обычно в таких ситуациях у мужчин возбуждается совершенно иной орган.

– Не выдумывай, – стушевался Дмитрий. – С ушами, как и со всем прочим, у меня полный порядок.

Стеснительным он себя никогда не считал. Однако интимная прямота, к которой и в былые времена фон Жерми тоже не раз прибегала, почему-то всегда заставала его врасплох и действительно заставляла тушеваться.

– В общем-то я шла сюда с твердым намерением ограничить нашу встречу банальным светским «обедом на двоих». Но то ли вино сделало свое дело, то ли предчувствие долгого расставания… Словом, до постели дело все равно доводить не будем, поскольку времени у меня не так много, как хотелось бы. Но совместное, теперь уже ставшее для нас ритуальным, греховное омовение душ и телес – это мы себе еще можем позволить. Только не задерживайся.

– Какое благостное словосочетание – «греховное омовение душ и телес»! – едва слышно, то ли вслух, то ли про себя, проговорил Гайдук, решив еще несколько минут почревоугодничать над остатками еды и вина.

Когда он добрался до священных струй воды, атмосфера в душевой уже была разогрета теплыми радиаторами, парами горячей воды и вожделенной страстью женщины – опытной, зрелой, лишенной каких-либо возрастных и сексуальных предрассудков.

Свой интимный марафон Анна начала с того, что присела на краешек ванны и, лаская плоть, в течение нескольких минут доводила себя и мужчину до исступления, преподнося ему очередной урок оральной нежности. Затем, то сжимая друг друга в объятиях, то изощряясь в позах, они, со старательностью прилежных учеников, возрождали впечатления от студенческого любовного сумбура и «походных солдатских вариантов».

– Только не молчи, милый, – чередовала женщина словесные звуки с азартным, порой исступленным постаныванием. – Взбадривай себя и меня любыми греховодными призывами, только не молчи. Это ведь все еще праздник любви, а не ее поминки. Так что бери меня, милый; по-мужицки грубо, яростно… бери!..

…Ну а завершалось все это неспешное, выверенное безумие уже во время «третьего захода», в те помутненные мгновения, когда, обхватив ногами бедра мужчины, Анна, буквально повизгивая от шального ребячества, зависала на его крепкой, жилистой шее.

Нет, ни тело, ни эротические фантазии этой женщины тлену возраста или его усталости не поддавались. Гайдук и сам чувствовал себя так, словно только что прошел через курсантское безумие «любовной подворотни» – случайной, горячечно-бредовой в своей неосознанности, а поэтому райски неповторимой.

До кровати они все-таки добрались, но лишь для того, чтобы (он – укутанный после душа во влажное полотенце, она – в отельный халат) обессиленно улечься поперек этого внебрачного, видевшего виды ложа.

– Это было изумительно, Анна, – с трудом проговорил Гайдук, едва справляясь с разлаженным ритмом дыхания.

– Вообще-то наше давнее, еще довоенное условие «В постели, в порыве страсти – все что угодно, а после нее – без комментариев!» по-прежнему остается в силе, – томно напомнила ему фон Жерми, поглаживая его все еще влажные волосы.

Гайдук помнил, что Анна всегда была сторонницей таких отношений, при которых вне постели в любви следовало объясняться нежно и самыми трогательными словами, а в постели – «возбуждать друг друга самыми грубыми народными выражениями и призывами», не стесняясь и не заботясь о чувстве такта. И что уж тут греха таить, такой подход ему нравился. В начале постельного знакомства с Анастасией он тоже попытался внедрить этот метод в их отношения, однако та жестко прервала его: «Как всякая женщина, я, конечно, падшая, но не настолько, чтобы меня вываливали в словесном навозе, порождаемом каким-то грязным быдлом».

Дмитрий тут же принял ее условия и мысленно даже подтвердил, что она имеет право на такое отношение к его прихоти, но от этого душевнее отношения их не стали. Анастасия так и воспринимается им как «партийная дама».

– Ты что-то там говорила о четвертом, до сих пор засекреченном для меня, ходе в задуманной тобой комбинации.

– Помню, – вздохнула фон Жерми, одновременно вспомнив и о том, что пора одеваться и уходить.

– И в чем же он заключается, ход этот таинственный, хотелось бы знать?

28

Анна облачилась в свой брючный костюм, обула короткие сапожки и только тогда ответила:

– Мог бы и сам догадаться.

– Возможно, и догадываюсь, но хотелось бы из твоих уст.

– Если предыдущие ходы окажутся удачными, сделаю все возможное, чтобы ты стал атташе-полковником в Италии вместо Рогова.

– Ты это – всерьез?! – внимательно присмотрелся Дмитрий к выражению ее лица. – Но ты же понимаешь, что это невозможно.

– Если не в Италии, то в любой другой европейской стране.

– Вопрос не в названии страны. Это вообще, в принципе невозможно. Атташе – это все-таки ближе к дипломатии.

– Дипломатический корпус любой страны – всего лишь более или менее удачное прикрытие ее разведки. Неужели это не ясно? Ну а что такое, исходя из этой логики, мировая дипломатия в целом – сообрази сам.

Гайдук широким мерным шагом прошелся по комнате, остановился у окна и несколько секунд стоял там, покачиваясь на носках своих флотских ботинок. После резкого потепления, которым встретило их албанское побережье Адриатики, над ним теперь снова кружили снежинки, и если бы Гайдук мог отрешиться от мыслей, охвативших его в ходе разговора, то, наверное, признал бы, что климат Влёры мало чем отличается от климата Севастополя. Разве что зимняя влажность здесь казалась не такой пронизывающей и въедливой. Впрочем, Гайдуку это могло только казаться. Все равно лучшим в мире он считал сухой климат приингульских степей, в которых прошло его детство.