перерождении, сама тайна перерождения — это неоспоримые признаки гибели мира. Он живёт, веря в окончательное, бесповоротное, единое крушение мира, поэтому убеждён: не существует ни новой жизни, ни перерождения.

Тем не менее ему нравилась исполненная естественного пафоса атмосфера Нью-Йорка. В этом большом городе, напоминавшем застывшую на сером лице гримасу, жила «душа, не ведающая завтра».

Сэйитиро удовлетворённо вздохнул.

«Осаму умер, Сюнкити изувечен, Нацуо… Да, мне не в чем их упрекнуть. Упрёки сродни помощи. Мы должны гордиться, что до самого конца не пытались спасать друг друга. Поэтому наш союз жив и сейчас».

— Пойдём прогуляемся, — несколько раз повторила Фудзико.

Выдалось редкое воскресенье, когда не нужно было никого встречать или провожать. Фудзико уже переоделась.

Сэйитиро неохотно сложил газету. Подчёркнуто неохотно. Он подражал классическому поведению мужа из воскресных комиксов. Но реакция Фудзико поставила Сэйитиро в тупик:

— Тебе как-то не идёт роль мужа, зачитывающегося газетами. Ты из тех, кто за три дня знает, что будет в газетах.

Сэйитиро успокоился. Фудзико по-прежнему видела в нём лишь то, что хотела видеть. Этот разговор был просто софистикой. Сэйитиро опасался, что жена в семейной жизни захочет злоупотреблять нелогичными рассуждениями. Всё это от одиночества. Живущие здесь японцы настроены к ней враждебно, плохой английский не позволял ей блеснуть остроумием перед американцами. Приходилось обращаться к мужу. Последний месяц Сэйитиро не справлялся с потоком остроумия жены. Это напоминало ситуацию, когда тебя дома постоянно кормят ресторанной едой.

Он поднялся и отправился завязывать галстук.

— Для прогулки в парке можно одеться попроще.

— Нет уж, я предпочитаю выглядеть как член королевской семьи с Ближнего Востока, — сообщил Сэйитиро.

Супруги перед отъездом Джимми — хозяина квартиры — в Венесуэлу успешно сыграли роли в задуманной им шутке. Он привёл Фудзико и Сэйитиро в свой ресторан, представил как королевскую семью, прибывшую с Ближнего Востока. Метрдотель, усаживая их, почтительно обращался к Фудзико «ваше высочество». Это случилось сразу после их приезда в Нью-Йорк, всё было в диковинку и в радость.

Выйдя на Шестую авеню, они по здешней манере пошли под руку. Фудзико этого хотела, а Сэйитиро не был бы Сэйитиро, если бы отвергал чужие обычаи. Так они больше походили на европеизированную чету из королевской семьи с Ближнего Востока, чем на супругов из Японии.

Стоял страшный холод. Зима с каждым днём всё заметнее вступала в свои права. Сэйитиро предпочитал искусственную жару, которую создавало отопление, а Фудзико хотелось безудержно глотать свежий воздух. В Токио ей больше всего нравилось приглушённое освещение в ночных клубах, а попав одна в Нью-Йорк, она полюбила природу.

«Любить природу». Опасный признак. Сэйитиро ни на секунду не сомневался, что жена его любит, но дикие фантазии одиночества, её стремление к природе шли вразрез с его ощущениями. Ему претило оставлять её одну даже по важным причинам. Он всегда стремился к заурядности, и то, что жена стала предпочитать индивидуальность, не входило в его расчёты. Когда они были ещё обручены, Сэйитиро, наблюдая, как Фудзико кичится своим остроумием, решил, что она будет обычной «женой, страстно любящей мужа».

И действительно, в спальне Фудзико была добросовестна. С тех пор как они приехали в Нью-Йорк, она иногда при близости даже посягала на роль мужа. Однако и в этом Сэйитиро видел отражение её одиночества. Более того, это можно счесть наглым вторжением обычаев Америки в спальню японцев.

В воскресенье магазины, кроме продовольственных, в основном были закрыты. Прохожие попадались редко. Хмурое небо предвещало снегопад и скрадывало ясные очертания каменных улиц, они казались гравюрой на меди.

Супруги всё так же под руку прошлись по зимней рощице в Центральном парке.

«Прогулки — плохая привычка. Они культивируют одиночество».

Было бы неплохо поставить табличку с таким предупреждением у входа в парк. Сегодня, к счастью, пасмурно и холодно, поэтому не видно греющихся на солнышке одиноких людей, которые в воскресенье занимают здесь скамейки. Под деревьями землю устилали опавшие листья.

Сквозь просветы в голых ветвях выглядывало серое зимнее нью-йоркское небо.

— Хайку не сложишь? — поддразнила Фудзико.

Сэйитиро поразило, что он по привычке сразу вознамерился искать сезонное слово для ветвей обнажённых деревьев.

— Одна поэтесса, отправившись в Бразилию, каждый день слагала по пятьдесят хайку.

— Даже это может стать поводом для амбиций. — Фудзико по-прежнему любила ввернуть слово «амбиции».

— Про женщину не говорят, что она честолюбива. — Сэйитиро всё-таки подчёркивал мужские достоинства.

У голубей, собиравшихся в стаи на пешеходных дорожках, перья были под цвет зимнего неба. Дерзкие морды собак, которых выгуливали две пожилые женщины, выглядели куда привлекательнее, чем лица их хозяек. Эти собаки, будто боксёры на ринге, резвились, не отдаляясь друг от друга. Женщины беседовали, не обращая на них внимания. Иногда, отвлекаясь от игры, собаки срывались в сторону голубиной стаи, и птицы разом взмывали в воздух. Шум крыльев разрывал застоявшийся воздух, и холодом, как осколками стекла, кололо щёки.

Фудзико и Сэйитиро больше всего любили в Центральном парке белок. Каждый раз они покупали на лотке продавца арахиса несколько пакетов орехов в скорлупе и подманивали белок. Некоторые зверьки, приложив одну лапку к груди и наклонив головку, пристально следили за ними издали. Другие, получив орешек, спешно возвращались на свою территорию. Однако в большинстве своём белки сразу разгрызали скорлупу и, держа ядрышко обеими лапками, долго его кусали. Их мелкие, как у всех грызунов, белые зубы, эти опавшие листья, хмурое небо, печальные деревья — в этом была своя прелесть.

Высокие здания, выстроившиеся в ряд на востоке от Центрального парка, в тумане за кружевом облетевших деревьев казались далёким незнакомым городом.

Фудзико могла бесконечно раздавать белкам орешки. Сэйитиро это сразу надоело.

Внезапно из тени деревьев выступила проститутка-негритянка, на вид подросток. Она вспомнила о своей работе и тоже решила прогуляться этим серым осенним днём. Совершенно чёрная, в чёрном платье и красной шляпке, с красной сумкой через плечо, с волосами, выкрашенными в жуткий блонд. Скривив покрытые толстым слоем помады губы, она опиралась рукой на ствол дерева, усеянного красными осенними листьями.

— Снег, — привстав на цыпочки и глядя на ветки вечнозелёного дерева, сказала Фудзико.

Сэйитиро не поверил. Снежинка не коснулась подставленной ладони. Однако вскоре заметил, как на рукаве синего пальто исчезает лёгкий, похожий на пепел снег.

— Снег, — повторила Фудзико. И тут пошло прямо-таки детское веселье. Сэйитиро наблюдал за ним, как наблюдают за танцем.

Он сознательно вступал в жизнь, лишённую реальных чувств, но эта жизнь оказалась слишком наполненной такими чувствами. Фудзико собралась лепить только что выпавший, мгновенно тающий снег и играть в снежки.

«Мы молоды», — говорили её жесты. Действительно, и