— создать один портрет…» Она чувствовала, что ей чего-то начинает не хватать, если Филя долго не приходит на кафедру. Скоро Ерш был избран заместителем председателя студенческого научного общества. Продвижение Филю возвысило. Он перестал заниматься опытами и посвятил себя руководящей деятельности. Ерш не подходил больше к лабораторному столу, уставленному пробирками с бульоном для бактерий и плоскими чашками Петри с питательным агаром. Ему не надо было брать платиновую петлю и переносить с бульона на чашку вульгарный протей и отвратительную кишечную палочку. Филя выпросил под кабинет маленькую полутемную комнатку, в которой раньше находился туалет. Новый староста выбрал себе усердных помощников из числа студентов-кружковцев. Они вели документацию, составляли планы мероприятий и писали отчеты. Был сверстан пятилетний план работы кружка. Разрабатывался перспективный план на грядущее двадцатилетие. Придя в кружок, студенты расписывались теперь в журнале посещений. Результаты опытов заносились в тетрадь по установленной форме. Тетрадь сдавалась дежурному. Староста строго контролировал работу помощников и порой бывал крутоват. Сам он увлекся наглядной агитацией. В кружковской комнате появились портреты корифеев отечественной микробиологии В. Н. Виноградского, И. И. Мечникова, почетного академика Н. Ф. Гамалеи и первой русской женщины-микробиолога Н. В. Циклинской. Портреты Л. Пастера и Р. Коха сняли и отнесли в чулан. Книгу Поля де Крюи «Охотники за микробами» выбросили. Выделялся плакат, на котором были изображены лесозащитные полосы и фигура товарища Сталина в полный рост. Вождь говорил: «И засуху победим!»

Висели и другие плакаты. Бросалось в глаза обращение:

«Смотрите! Вот лжеученый, реакционный вейсманист-морганист!» Лжеученым был маленький уродливый человечек еврейской национальности. Он рассматривал в лупу не менее уродливую и, казалось, кусачую мушку-дрозофилу. Кто-то из студентов подрисовал лжеученому усики, как у Гитлера.

Хватало и лозунгов:

«Наука служит народу!»

«Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у нее — наша задача!»

Время шло. Феликс Ерш укоренился и кружке и на кафедре. Пора было оглянуться на пройденный путь и оценить положение. Для этого Филя уединился в своем закутке и начал играть сам с собою в шахматы. Шел 1953 год. Был солнечный апрельский день. Золотые лучи пробивались сквозь крошечное окно в невзрачное помещение.

Торжествовала весна. Игра шла по особым правилам. Ерш искал пути, по которым его серая пешка могла пройти на восьмую горизонталь и попасть в ферзи. Призом служила рекомендация в аспирантуру. Филя не далеко ушел от стартовой позиции. Несколько студентов, прослывшие способными и талантливыми, обогнали его. Их пешки маячили далеко впереди. Обошел Ерша и надутый сынок писателя Хилого, и аппетитная племянница декана Усищева, хотя они не были способными и талантливыми. Позади них кряхтели сын инструктора ЦК и сомнительная девица с твердой рекомендацией. На последующем пути перед способными и талантливыми стояли кони и слоны деканата.

Еще более грозными были ладьи и ферзи. В них угадывались силы комсомола и мощь партии. Дальше всех продвинулся Леша Соловьев. Его белая как снег пешка стояла на седьмой горизонтали. Пешку вознесли туда три статьи в журналах и триумф на всесоюзном конкурсе научных работ студентов-медиков. Но поле перед нахалкой занимал черный ферзь парткома. Положение пешки было зыбким. Она находилась под боем. Стоило всесильной фигуре сделать один незаметный ход, и дерзкая пешка забиралась. Перед пешкой Феликса простиралась вскрытая горизонталь, но никто не хотел придать движение бездарной фигурке. Ерш не числился в способных и талантливых. Его дядя не был деканом, а покойный отец писателем. В родстве с инструктором ЦК он не состоял, а твердая рекомендация и вовсе отсутствовала. Даже королева-Стрекоза расположилась на дальнем поле и отгородилась от Феликса офицерами. Изменять свою позицию благодетельница не думала. Игрок долго смотрел на доску. Выигрышный ход был только один — крепче ухватиться за коммунистическую партию.

В этот апрельский день Василий Иголкин еще находился на Медном Руднике. Он готовился к освобождению из лагеря.

Осуществляя свой план, Филя нацелился на парторга Могильщика. Он принялся подкарауливать его у кабинета и как бы невзначай встречать в коридоре. Скоро Ерш удостоился поручения:

— Феликс, ты этим летом опять будешь работать в приемной комиссии!

Поручение было не из приятных. Пропадали каникулы. Но Филя, поломавшись, согласился.

Задача Феликса при работе в приемной комиссии заключалась в «выбивании» с экзамена ненужных абитуриентов. Он считался в этом деле виртуозом. Никто не мог столь ловко поймать экзаменующегося при пользовании шпаргалкой или обвинить в подсказке. Его успех обеспечивался тем, что абитуриенты не ожидали подвоха со стороны улыбчивого и приветливого студента. Случалось, что они сами просили старшего товарища подсказать или передать шпаргалку. Филя шпаргалку брал и, приятно улыбаясь, обращался к абитуриенту:

— Скажите, пожалуйста, как ваша фамилия?

Называлась фамилия, скажем, Хрулев.

— Коллега Хрулев! — Ерш говорил еще более доброжелательно и вежливо. — У нас на экзаменах запрещается пользоваться шпаргалками. Я вынужден пригласить представителя приемной комиссии.

Через минуту абитуриента отстраняли от дальнейшей сдачи экзаменов.

Филя утешал пострадавшего:

— Не огорчайтесь. Вы можете прийти к нам через год.

Феликс видел шпаргалки там, где их не было, и мог обвинить молчавшего как рыба абитуриента в подсказке. Делал он это столь обходительно, что экзаменующийся понимал свое несчастье, лишь оказавшись в коридоре.

В конце июля, перед началом вступительных экзаменов, Рэм Титович назвал Филе с десяток нежелательных абитуриентов и особо выделил одну фамилию:

— Проследи внимательно, не нарушает ли абитуриент Иголкин правила сдачи экзаменов!

Этот Иголкин еврей? — поинтересовался Феликс.

Надо сказать, что Ерш был сам по отцу еврей, но это скрывал. Он писал «русский» и носил фамилию матери. Про отца Филя говорил «погиб на фронте, его не помню». Это было неправдой. Домой капитан Ганопольский заезжал последний раз, когда Феликсу было четырнадцать лет. Отец возвращался из госпиталя на фронт и завез голодной семье продукты, собранные товарищами по палате. Филя помнил семейный ужин и вкус американской свиной тушенки. Консервы открывал отец. Скоро пришла похоронка. Капитан Ганопольский пал смертью храбрых при штурме Кенигсберга. Сын долго скорбел. Он знал, что ему не полакомиться больше свиной тушенкой.

Студент Феликс Ерш охотился за абитуриентами-евреями с таким азартом, которому мог позавидовать любой антисемит. На прямой вопрос Рэма Титовича, заданный несколько лет назад: «А ты сам не жид?» — тот ответил:

— Нет, честное комсомольское!

Могильщик Филину подноготную знал, но не возмутился лживым ответом. Парторг считал Ерша полезным человеком. Он решил: «Не надо его теребить. Пусть Иуда старается!»

— Еще хуже, чем жид, — ответил Рэм Титович на вопрос о национальности Иголкина. — Ворошиловский стрелок! — Парторг одумался и поправился. — Амнистированный бандит! — Голос Рэма Титовича был суровым.

Дело Филе показалось опасным. Он решил