Странное чувство, когда идешь-идешь, долго добираешься куда-то, мучительно, с искренней верой в то, что где-то там, за горизонтом, тебя ждет чудо.

Или счастье.

Или просто что-то очень-очень важное.

И мысль об этом заставляет идти, даже когда сил не остается. А потом вдруг дорога раз и…

Я шла. И колючие ветви шиповника поднимались, освобождая проход. Они расплетались, расползались с тихим шелестом, словно и не ветви, но одревесневшие некогда змеи. Осыпались белоснежные бутоны. И все это…

— Здравствуй, — сказала я, остановившись пред узорчатой дверью. — Я… пришла.

— Ты пришла, — отозвалась та, которую я уже видела в зеркале.

И зал этот.

Кусочек.

На самом деле он огромный. Я не бывала во дворцах, стыжусь, что, даже когда в универе группа отправилась в Питер, я с поездки спрыгнула. Выдумала какую-то ну очень серьезную причину, и осталась. Хотя правда в том, что у меня просто не было денег.

Тогда.

И потом тоже.

И… и сравнивать мне не с чем. Но я почти уверена, что даже в том моем мире, средь всех его жемчужин архитектуры и прочего, не найдется подобной залы.

Шиповник уронил очередной лепесток.

А я поймала.

— Красивые цветы, — что еще сказать существу, невероятно сильному, могучему и… несчастному.

— Спасибо, — ответила она.

Был круг.

Очерченный на камне, въевшийся в этот самый камень. Или даже вырезанный в нем? Были свечи, погасшие давным-давно, точнее остатки их. Жалкие комочки воска.

Были кости за границей круга.

И бурые пятна, что не истлели за тысячелетия.

— Моя мама выращивала цветы в саду моего отца. Дочь кого-то из рабов, которую оставили при доме. На самом деле домашних рабов продавали редко.

Странный разговор.

Я делаю шаг. Еще один. Я ведь так долго шла, так почему сейчас сомневаюсь. И главное, рог продолжает чесаться. Может, отрастает? Что я вообще о рогах демонических знаю?

— Знали они порой слишком много, да и просто не принято было. Если кто-то продавал домашних рабов или их детей, стало быть, дела его шли на редкость плохо.

— И твоя мама…

— Росла. А потом выросла красивой. И на нее обратил внимание мой отец. Он удостоил её высочайшей чести. Правда, её не готовили к тому, как принять того, кто уже не человек, поэтому он остался не доволен.

Разве детям рассказывают о таком?

Она сидела в центре круга, скрестив ноги, и на полусогнутой руке лежал младенец. Страшный. Ужасный. Такой, что я не могла заставить себя задержать взгляд на нем.

— Однако он был добр. И позволил ей сохранить дитя. И родить его. Она умерла.

— Это… тебе отец рассказал?

— Отец матери. Она была единственной дочерью. Рабам не всегда позволяли заводить детей. Он её очень любил. Мне так кажется. Если бы не любил, не посмел бы заговорить.

Она баюкала младенца, а он лежал. Неестественно тихо. Может… может, он уже того?

— Когда я была мала, то жила с другими детьми рода. Их много. И лет до пяти всех держат вместе. А потом уже смотрят… в ком-то может проснуться дар. Или талант. Тогда их принимают в род.

— А… остальные?

Она слегка пожала плечами.

— Домашних рабов не покупают. Их выращивают.

Меня замутило.

— Безумный мир.

Еще шаг. А зал и вправду огромен. Я пытаюсь разглядеть что на другой его стороне, но… слишком далеко. И слишком сумрачно. Свет проникает сверху… я задрала голову.

— Потолок из стекла, — пояснила демоница. — Его создали по приказу Императора, и когда светит солнце, здесь все сияет. Это на самом деле невыносимо.

Ну да… как в теплице. Огромной золотой теплице.

— В пять мой дар не проснулся. Да и талантов тоже не было. И потому меня выпускали гулять в сад. Там он мне и рассказывал. О маме. Много-много. О том, что она все равно любила меня. И ждала. И надеялась, что хотя бы я получу свободу. Но это вряд ли… вырастить хорошего раба сложно. Кто такого отпустит по своей воле?

Может… может, правильно, что тот мир, та империя, перестала существовать? Или… кроме честолюбивых засранцев вроде её отца были ведь и другие. Обыкновенные люди. Из тех, которым все равно, что там во дворцах. Которые просто живут. День за днем, год за годом. Которые встречают других простых людей. Влюбляются.

Женятся.

Рожают детей. Растят их, надеясь, что у детей жизнь будет лучше.

Почему у меня на глазах слезы?

— Почему ты плачешь? — спросила демоница.

— Мне… жаль.

— Кого?

— Тебя. И всех, кто умер.

— В тебе слишком мало крови демона, — вздохнула она. — Если ты еще умеешь жалеть.

— А ты?

— Мне было семь, когда дар очнулся. Редкий случай… обычно это значит, что дар очень сильный. И тело должно созреть, иначе разрушится. Именно тогда мой отец снизошел до меня. И забрал.

Она чуть прикусила губу.

— Он заботился обо мне, — сказала демоница печально. — Но я не знаю, любил ли он меня.

А что я могла сделать?

Подойти.

Ближе.

На шаг.

И еще на один. Переступить через доспех, из-под которого выглядывали кости. И обойти другой… костей здесь много. Там, за кругом, пол почти усыпан ими, даже рисунка не разглядеть. Средь костей поблескивают камни. Кости и золото.

Логичное сочетание.

— Он говорил, что возвысил меня. Дал шанс. И я должна использовать его. Во благо рода. Все, что делается, делается во благо рода. Я не хотела убивать… первого демона. И второго тоже. Ты знаешь, что демоны тоже боятся смерти?

— Догадываюсь.

Я обходила выбитый в камне круг.

Раз, два, три… дюжина людей в доспехах. Охрана? Или военные? А дальше… сколько их собралось здесь?

— Много, — ответила демоница. — Извини, ты говорила вслух.

— Ничего. Это… жутковато.

— Я думала, что они пришли славить мое имя. Это ведь свадьба Императора. И на мою голову возложили венец.

Она тронула волосы.

— Потерялся… я так радовалась. И отец тоже. Я видела. Он стоял по правую руку Императора. И на плечах его лежал плащ с золотой звездой. Плащи носят Советники. Он и так входил в Совет. Но Золотая звезда — это значит, что он Первый. После Императора.