и другим ветеранам социалистического и лейбористского движения, таким как Валерия Вампа, Мария Джудиче, Джованни Фараболи, Ринальдо Ригола и др. Я думаю добиться для Анжелики ежемесячной субсидии, и надеюсь, смогу это сделать, особенно с учетом ее возраста. Одновременно и ты можешь помочь ей с помощью тех средств, которые у тебя имеются. Конечно, мы не можем ее бросить![627]

10 мая 1954 года итало-американский Трудовой Совет устанавливает Балабановой ежемесячное пособие в размере пятидесяти долларов. Антонини ежемесячно присылает ей чек. Последний пришел в сентябре 1958 года: она получила его в Риме по адресу: Азуни, 9, одному из многочисленных временных адресов, где почти восьмидесятилетняя Анжелика жила как цыганка. Потом, вероятно, заботу о ней взял на себя Сарагат, очевидно, на деньги партии. На этот же адрес ей приходит письмо от Голды Меир, министра иностранных дел и восходящей звезды израильской политики: она приглашает Анжелику на десятую годовщину основания государства Израиль[628].

Уже много лет Анжелика мечтает посетить землю Давида: там, среди выживших в Холокосте, есть много товарищей, с которыми она познакомилась в первые десятилетия века и во время своих американских поездок. И вот, несмотря на возраст и недуги, в 1958 году она садится в самолет и летит, чтобы обнять Бен-Гуриона и Голду Меир. Между ними устанавливается крепкая, братская дружба. Балабанова всегда и во всем будет поддерживать политику Израиля. За рубежом Анжеликой восхищаются, ей помогают, ставят ее на пьедестал, а на второй родине она оказывается на втором плане.

Новые партийные руководители-карьеристы больше не приглашают ее даже для того, чтобы усмирить гнев Сарагата. Раньше, когда «вождь» сердился, достаточно было привести к нему Анжелику, и она успокаивала его цитатой из «Фауста» на немецком языке. Но после своего избрания 28 декабря 1964 года президентом республики, Сарагат разорвал с ней всякую связь. Однако он предоставил ей партийную машину для выездов, которые она делала все реже и реже, поскольку не могла выносить римских пробок и партийного водителя Ромолетто. Последний часто отказывался приезжать за ней, потому что она постоянно ворчала, утомляя его выпадами в адрес «бандитов», управляющих партией. Однажды Ромолетто повез ее на собрание молодых социал-демократов, и вместо того, чтобы вселить в них оптимизм в отношении будущего СПИТ, Анжелика яростно обвиняла лидеров партии в карьеризме, обогащении и оппортунизме: «Перед секциями ИСДП[629] нужно поставить табличку с надписью “Оставь надежду всяк сюда входящий”»[630]. Удрученный водитель отвез ее домой.

Даже жилье ей оплачивала партия. Последние годы жизни Анжелика проводила в маленькой квартирке в Монтесакро. Сарагат прислал Анжелике сиделку (мать Лины Аликво, главы женского движения), но ни разу не пригласил ее в президентский дворец. Ни одного телефонного звонка, ни одного письма. Прошли те времена, когда он фотографировался, носился с ней как с истинным свидетелем социализма. Во главе СПИТ стоят Танасси, Карилья, Ипполито, Ригетти, Николацци, именно их она пренебрежительно называет «бандитами». Она считает их коррумпированными, буржуазными, продавшимися Ватикану. Когда стало известно, что Пьерлуиджи Ромита обвенчался в церкви, она пришла в ярость и позвонила Энрике Маркетти, секретарю парламентской группы, которая каждое утро выслушивала ее гневные речи. «Синьора, но это его жена хотела обвенчаться в церкви…» – пыталась успокоить ее Энрика. «Это абсурд, позор. Он должен был отказаться, ну какой же он социалист, что за социалисты эти господа, руководящие партией! Социалистический лидер должен быть верен прежде всего своим идеалам и убеждениям»[631].

«Что вы хотите, – говорит мне госпожа Маркетти, которой сейчас восемьдесят один год, – она была такой. Она была русской, резкой, она зависела от своего происхождения, была очень антиклерикальной, но еще и антикоммунисткой. Нам такие антиклерикальные и радикальные позиции казались устаревшими. Она же в этом отношении была непоколебима. Она не была раздражительной или грубой, наоборот, она была добрым и вежливым человеком. Помню, однажды я пришла к ней домой, и она предложила мне чашку чая из самовара, который она возила с собой не один десяток лет. Нет, она не была грубой, но была очень настойчивой…»

Очень настойчивой, но при этом достаточно здравомыслящей, чтобы понимать, что ИСДП (так по-новому называется партия социал-демократов) так и осталась политическим карликом, вовлекающим представителей правящего класса, желающих проникнуть во власть, и партия эта прекрасно подстроилась под своих сторонников. Задачей Сарагата было попасть в правительство, а его сторонников – набрать как можно больше мест в ХДП. Понятно, что все это вызывало неодобрение Балабановой.

Разочарованная, она все больше времени проводит за границей. Она возвращается в места, которые так хорошо ей знакомы. Большую часть 1957 года проводит между Австрией и Швейцарией. В 1959 году Джаннелли пишет ей, что огорчен тем, что его «мать-подруга» больше не хочет возвращаться и что она решила остаться в Германии.

«Я хорошо понимаю, – пишет он ей, – ваше душевное состояние и вашу реакцию на то, что по-прежнему происходит в той партии, на которую вы возлагали свои самые большие надежды. Но я по-прежнему убежден, что в Италии еще многое предстоит сделать для борьбы с оппортунизмом и коррупцией, с беззастенчивостью и социалистическим вырождением, проникшими в существующие социалистические партии»[632].

В том же письме Джорджо сообщает Анжелике, что нашел уютный дом на Монте-Марио, и просит ее «поселиться там навсегда» с ним и его женой Вильгеминой: «Будьте уверены, что, если вы вернетесь в Рим, вы больше не будете одиноки, у вас будет двое детей, которые составят вам компанию, не утомляя вас заботами, которые обычно вас угнетают. Вы будете свободной среди свободных людей. Это будет нашим девизом».

В 1960 году Балабанова возвращается в Италию. Но, скажем в скобках, она не едет жить к Джаннелли, потому что дом находится слишком далеко от центра. Ей нужна независимость, она не хочет быть обузой для других, хотя и чувствует себя очень одинокой, никому не нужной. Ее старые друзья умерли. Новые – намного моложе нее, и все они живут активной жизнью. Мало кто из партийных приходит к ней в гости, и звонят они редко. Кроме Джаннелли, изредка навещает ее член римской городской управы, социал-демократ Спартако Эго Мета, сын анархиста, который потом добьется, чтобы одну из улиц и одну школу столицы назвали именем Балабановой.

Она была очень сдержанной женщиной, не любила говорить о пустяках. Одевалась старомодно, носила очень длинные юбки, а на голову часто надевала сеточку. Ее революционное прошлое придавало ей флер славы, но когда она начала высказываться против обогащения руководителей, ее отодвинули на задний план, и те