— …и вы неплохо меж собою ладите! Кто знает, не намек ли это для всех нас? А теперь выслушайте меня внимательно. Мы можем с вами столковаться. Обсудим и установим доли в податях, оброках, сборе дани; далее, договоримся о взаимных правах, о законах, о вергельдах, об освобожденных рабах. Можно обговорить сколько угодно подробностей. Но самое главное — в другом… Я отдаю вам Норфолк. Можете править им по своим законам. Но правление ваше должно быть справедливым и быть не во вред людям. Вы будете оберегать население от вторжения чужеземцев. Тот же из вас, кто станет ольдерменом, торжественно поклянется мне на святых мощах, а также и на ваших реликвиях быть добрым соседом королю Этельреду и его брату. Если же мы о сем договоримся, кого вы, между прочим, хотели бы в ольдермены?

Исполосованная шрамами рука Бранда легла на плечи Шефа.

— Вот этот будет, — страшно коверкая английский, заговорил он. — Вот этого делай, королевский брат. Смотри, у него тут знака Пути нету. И он крещеный. Но он — наш друг. Выбирай его.

— Но он предатель, он бежал сечи… — неожиданно взвизгнул Альфгар. — Он вообще — трэль… Пусть он покажет тебе свою спину: увидишь, как над ней розги и плетки поработали!

— А над лицом его поработал палач, — заметил Альфред. — Что ж, тогда он, возможно, добьется того, чтобы в Англии и того, и другого стало бы меньше… Но ты-то можешь утешиться! Одного я тебя обратно к Бургреду не отправлю.

Он взмахнул рукой. Стоявшие за его спиной воины расступились, и к столу подошли, шелестя юбками, несколько женщин.

— Это общество я застал совсем неподалеку отсюда. Бродили без дела и без прикрытия. Я велел привести их сюда. Тем более одна из них, говорили мне, — твоя жена, дворянин. Забирай ее да и отправляйся подобру-поздорову к королю Бургреду.

Его жена. Шеф, не отрываясь, смотрел в серые глаза Годивы. Такой прекрасной она не была даже в его воспоминаниях. Но что она-то могла о нем подумать, об одноглазом калеке, заляпанном липкой болотной грязью, от которого за три версты несет неумытым телом и потом? На мгновение ее лицо опухло от приступа ужаса. Шеф почувствовал, как холодная, костлявая лапа вцепилась ему в сердце…

В следующий миг она, рыдая, повисла в его объятиях. Прижав ее к себе одной рукой, он обвел взглядом встревоженное, побледневшее лицо Альфреда, Альфгара, бешено пытающегося вырваться из захвата двух ражих стражников, Вульфгара, что-то злобно каркающего из своего ящика…

Как только переполох унялся, Шеф спокойно произнес:

— Эта женщина принадлежит мне.

— Она моя жена! — выпалил Альфгар.

«И твоя единокровная сестрица, — добавил про себя Шеф. — Если сказать об этом вслух, ему не поздоровится. Вмешается Церковь, и ее от него отнимут. Но тем самым я признаю верховенство Церкви и над самим собой, и над Армией Пути… И над землей, которая собирается жить по законам Пути… Вот плата, которую старый draugar взимает с меня за уступленные сокровища. В прошлый раз я расстался с глазом. В этот раз я, похоже, лишаюсь сердца».

Словно бы одеревенев, он стоял и смотрел, как слуги оттаскивают Годиву прочь от него, обрекая ее на грех кровосмесительства, на мужа, потчующего ее, без сомнения, задубевшими от крови розгами.

«Человек, желающий стать королем, властелином над людьми, приносит в жертву радости, доступные простым смертным…»

— Если ты готов отступиться от женщины в знак своей доброй воли, — громко и ясно произнес Альфред, — я включу Суффолк в королевство своего брата, но тебя, Шеф Сигвардссон, признаю ольдерменом Норфолка! Итак, что же ты мне ответишь?

— На ольдермена не соглашайся, — неожиданно встрял Бранд. — Требуй себе нашего титула. Титула ярла.

Сидя за простым, грубо сколоченным столом на трех ножках, Шеф всматривался в лица жалобщиков. Одетый по старинке в тканную из конопляных нитей рубаху, шерстяные шаровары и не имея при себе ни малейших знаков, свидетельствующих о его новом положении, в изгибе левой руки он поместил скипетр, а точнее, оселок, испещренный резными ликами, что изъял он из королевской усыпальницы. По одному из них, бородатому и свирепому, Шеф задумчиво постукивал сейчас большим пальцем.

— …и порешили мы представить это дело на суд короля Эдмунда в Норидже. А рассудил он нас в своих спальных покоях, — он только успел с охоты вернуться, и стольник помогал ему умыть лицо, помню это как сейчас, да вырвет мне Бог глаза, если я теперь солгал; и повелел он, чтобы вся земля отошла ко мне на десять лет, а потом бы была возвращена…

Говоривший, норфолкский тан средних лет, которому сытое житье порядком оттопырило золоченую перевязь на брюхе, на миг смутился собственного упоминания Бога: не пошло бы оно во вред на суде, отправляемом по законам Пути.

— Есть ли свидетели, готовые подтвердить правоту твоих слов? — спросил Шеф.

Тан по имени Леофвин забавно напыжился. По всей видимости, заданный вопрос покоробил танову спесь. Едва ли часто в своей жизни ему в открытую выказывали недоверие.

— Яснее ясного, такие свидетели у меня есть. В тот день в королевские покои множество разного люда набилось. Были там Вульфхан и Витхельм. И королевский тан Эдрик тоже там был. Правда, Эдрика убили язычники… Я хотел сказать, он погиб в сражении, так же как и Вульфхан. А Витхельм скончался, потому что у него были слабые легкие… Но ужель усомнишься в моей правдивости?! — внезапно, не выдержав, вскричал Леофвин и обвел взглядом других присутствующих: стражников, прислугу, истца, других танов, ожидавших своей очереди изложить тяжбу новоявленному ольдермену.

Последний же, прикрыв свой единственный глаз, мысленно находился сейчас на том уютном привале посреди фена, рядом с таном Эдриком. Кажется, это было в другой жизни. А все же до места этого отсюда рукой подать. Итак, он узнал участь тана Эдрика. Что ж, этого следовало ожидать.

Он снова открыл глаз и воззрился теперь на Леофвинова истца.

— Почему же, — мягко выговорил он, — решение короля Эдмунда кажется тебе в этом деле неправым? А может статься, ты отрицаешь, что было его решение таково, каким изложил его нам этот человек?

Истец, другой тан, и возрастом, и прочими качествами под стать ответчику, заметно стушевался под наведенным на него пронизывающим взором. Весь Норфолк знает, что юнец этот — бывший раб, родом из Эмнета. Последний человек, из уст которого мученик-король слышал английскую речь. В дальнейшем — одному Богу известно, каким способом, — ставший во главе языческого войска. Раскопавший сокровища самого Редвальда. Разбивший наголову самого Ивара Бескостного. И столь же непостижимо снискавший дружбу и поддержку могучего Уэссекса! Найдутся ли уста, могущие втолковать ему, тану, каким образом все это свершилось? Да только, собачье он имя носит или нет, взгляд у него вон какой цепкий, так что и врать ему несподручно.

— Нет, — осторожно начал тан. — Я не отрицаю того, что такова была королевская воля. И я покорно ее принял. Но когда король объявлял нам свой суд, то и нами, и королем принималось как должное, что по прошествии десяти лет означенную землю Леофвин вернет моему внуку, сироте, отца которого убили язычники… Оговорился: норвежские воины. И, понятное дело, в том же пригодном виде, в каком он ее получил. Человек же этот, — внезапный взрыв негодования мигом заставил его позабыть об осторожности, — человек же этот надругался над нашей землей! Он срубил весь лес, он перестал сеять и собирать урожаи, запустил плотины и водоотводные канавы, а посевные угодья превратил в заливные луга, где косят траву на солому! Через десять лет за эту землю никто не даст ломаного гроша!