Этруски владели не только Кампанией. Их корабли курсировали в Мессинском проливе, отделяющем Италию от Сицилии, в важнейшей стратегической и торговой артерии древности. На господство в Мессинском проливе претендовали враждебные этрускам греческие полисы Италии и Сицилии, но Сиракузы, и прежде всего Сибарис, город, прославившийся изнеженностью своих граждан (сибаритов), был союзником этрусков и служил базой для этрусских кораблей. Как только этруски оказались втянутыми в конфликт с Римом и Аристодемом Куманским, враждебные им греческие города обрушились на Сибарис, разбили его войско, а дома и храмы сровняли с землей (510 г. до н. э.).

Извлек выгоду из изменившейся ситуации и Карфаген. Ранее карфагеняне, владевшие в Тирренском море Сардинией, заключали договоры с этрусскими полисами.

Теперь они заключили договор с отделившимся от этрусского двенадцатиградья Римом. Текст этого договора (509 г. до н. э.) был списан греческим историком Полибием и дошел до нас. Из него видно, что карфагеняне имели возможность торговать с прибрежными городами Лация, римские же корабли в порт Карфагена не допускались.

Такова расстановка сил в Италии после изгнания из Рима Тарквиниев, воссоздаваемая на основании имеющихся в распоряжении науки документов. Но кроме документов имеются и легенды, характеризующие восприятие событий римлянами и их стремление представить историю таким образом, чтобы она выглядела в наилучшем свете. Для легенды, как мы еще не раз убедимся, нет ничего невозможного. Она может дать обитателям несуществовавшего городка Альбы Лонги предков, прославленных самим Гомером. Ей ничего не стоит превратить позорное поражение в торжество римской стойкости и мужества.

Раздоры в Риме подняли дух Тарквиния, возбудив угасшие надежды на возвращение короны. Изгнанник отправился в Клузий, резиденцию недавно избранного главы этрусского двенадцатиградья Порсены. Порсена принял Тарквиния с той пышностью, которая соответствовала высокому, хотя и утраченному положению гостя. Одетый в темную тогу, стоял Тарквиний перед золотым троном, созерцая регалии, которые недавно были на нем самом.

– Поздравляю тебя с успехом, Порсена, – сказал он. – Покровительница царей Норция[410] к тебе оказалась более благосклонной, чем ко мне. Ты видишь меня не в славе и богатстве, которыми я обладал в Руме, а в нищете и унынии. Но Норция изменчива. Никто не знает, кого коснется ее не дающий промаха молоток. Поэтому я рассчитываю на твою помощь. Помогая мне, ты будешь сражаться и за себя, за свой золотой трон, за свой прекрасный город.

Речь изгнанника понравилась Порсене. Конечно, ему было известно, что римляне называли Тарквиния Высокомерным. «Наверное, он и был с ними заносчивым, – подумал Порсена. – Но, отдавая мне поклон, он признает мое превосходство. К тому же и румеев давно пора остановить, пока они не стали в Италии господами. Возвращение законного царя – прекрасный повод для похода на Руму».

– Я с тобой согласен, – ответил Порсена Тарквинию, – и готов помочь тебе вернуть власть твоих отцов и дедов. Но решение о войне может принять лишь совет глав государств в Велцне[411]. Оставайся моим гостем до принятия решения. Я надеюсь, что совет будет благосклонен к твоей просьбе и мы будем союзниками.

Тарквиний еще раз поклонился Порсене.

Под плоской скалой в форме дубового листа, занятой древними Вольсиниями, раскинулась роща главного бога расенов Вертумна[412]. Сюда дважды в год собирались лукумоны двенадцатиградья для решения дел, затрагивающих интересы всего священного содружества. Местом сбора была травянистая площадка под дубом, наверное, самым древним в Этрурии и поэтому имевшим титул «Дуб дубов». В его стволе невероятной толщины было множество дупел, в которых роились пчелы, дававшие сладчайший священный мед. Его вкушали на каждом собрании лукумонов. Желуди дуба были самыми крупными. Клей же, вывариваемый из его коры, был так крепок, что с его помощью можно было ловить не только малых пичуг, но и крупных птиц.

Лукумоны были уже в сборе, но, прежде чем открыть заседание, главе союза предстояло поднести Дубу дубов дары и обратиться к нему с благочестивым пожеланием, слова которого были записаны в свитке священнодействий.

Порсена стоял, расставив для крепости ноги. Изрезанное глубокими морщинами лицо, широко расставленные глаза, массивный подбородок придавали ему самому сходство с кряжистым дубом.

– Твое лукумонье величество! – начал Порсена. – Да будет могуч твой ствол! Да не засохнет никогда твоя крона! Да даст она столько желудей, чтобы твои отростки покрыли всю землю почитающих тебя расенов! Прими же в дар кабана и кабаниху, казненных за то, что они подрывали твои корни.

Как только Порсена сделал шаг назад, босоногие жрецы подтащили к дубу две огромные окровавленные туши, а Порсена дал рукой знак, что можно садиться. Он сел прямо на траву, на скрещенные ноги. Такие же позы заняли другие лукумоны. Их вместе с Порсеной было двенадцать, и они взялись за руки, образовав вокруг лукумоньего величества живую цепь. Их было столько же, сколько месяцев в году, сколько участков на бортике гадательной печени. Дюжина была любимым числом Вертумна, бога кругооборота природы, воплощенного в Дубе дубов.