одним из крупнейших. Был ли их брак хоть когда-либо настоящим и искренним, или же Вальвейн был с нею только для того, чтобы держать руку на пульсе?

Но тогда она не знала ничего. Она обзвонила больницы, морги – его не было нигде. Даже по описанию не было никого похожего. Теперь она осознала, что его отвезли в другой город, а имени он не назвал. У него были причины прятаться от нее.

И она искала. Отчаянно, долго, не теряя надежды. Она знала, что он жив.

Но прошло полгода, и Вальвейна официально объявили мертвым. Прошло еще полгода, и Кристиан все чаще думала, что ее глаза – единственное, чему она может доверять – видели его в крови, без сознания. Ее глаза не видели его спасенного, в больнице. Шли дни, недели, месяцы, и она все сильнее убеждалась в том, что он действительно погиб. Убит. Ею.

Убийца.

Это слово впечаталось на подкорку, словно раскаленное клеймо, и она избавилась от всего, что напоминало ей о старой жизни. Продала дом, похоронила под слоем пыли вещи. Но это не спасло ее. Не спасло от безумия, слова, бесконечно крутящегося в голове.

Что спасло ее? Время. Время и вытеснение, особое свойство психики притуплять воспоминания. Она знала, что сделала. Но жизнь текла дальше. Несчастная, безэмоциональная, выключенная, но жизнь. Существование.

А потом начались убийства.

Кристиан подняла взгляд.

– Что, моя дорогая, теперь ты понимаешь, что от содеянного так просто не убежишь? Ты не глупа. Ты знаешь, что нашу встречу ты не переживешь.

Кристиан инстинктивно дернулась, и стул пошатнулся. Веревки впились в кожу; боль обожгла внезапно, нежданно, и она тихо зашипела.

– Я долго думал, как убью тебя, раз ты не попалась в ловушку в оперном театре. И знаешь, я нашел идеальный вариант.

Не обращая внимания на боль, Кристиан пыталась освободиться от веревок. Туго затянутые, они словно специально были такими грубыми, чтобы оставлять кровоточащие ожоги.

– Ты ведь служительница закона. Всегда желала ею быть. И я подобрал тебе максимально узаконенную смерть.

Нужно абстрагироваться от того, что он говорит. Как-нибудь ослабить веревки. Боль все нарастала, а узлы, казалось, только сильнее затягивались.

– Разве есть более законная смерть, чем смертная казнь, Кристи? Думаю, ты прекрасно знаешь, как она осуществляется. Может быть, какое-то из твоих расследований привело очередную заблудшую душу к подобному исходу? Какой философский встает вопрос… Например, мне кажется, что любой человек, причастный к исполнению этого жестокого приговора, считается убийцей. Готова ли ты согласиться с этим, Кристи?

В позвоночник неприятно ткнулось что-то твердое. Скрытый ременной карман! Неужели он не нашел его? Там должен был быть телефон…

Кристиан вывернула руку, сжав зубы от боли, и потянулась к ремню, стараясь ничем себя не выдать. Кожа сдиралась с запястий, но это не имело значения. Ей нужно всего лишь зажать одну кнопку…

– Не так быстро! – Вальвейн дернул ее за руку, вызвав новую волну острой боли, и телефон с грохотом упал на пол. – Нет-нет-нет. Ты ни до кого у меня не дозвонишься… Так же, как я тогда.

Он поднял телефон с пола и с дразнящей улыбкой покрутил его перед ее лицом. Кристиан затаила дыхание. Экран светился.

За секунду до того, как Вальвейн с грохотом бросил средство связи под ноги и осколки разлетелись по обшарпанному полу, она услышала слабый звук. Один-единственный гудок. Их особый шифр. Звонок и сброс.

Кристиан успела нажать на кнопку быстрого вызова. Но успеет ли Фледель добраться до нее? Сколько у нее времени? Сможет ли она продержаться? Кристиан продолжала рваться из пут, но неугасающая улыбка напротив означала лишь одно – ее усилия остаются тщетными.

Вальвейн повернулся к тумбе, стоящей рядом с ее стулом, и Кристиан впервые обратила на нее внимание. Медицинские перчатки, поднос с тремя шприцами, ампулы. Неприятный звук натягиваемого латекса, вкрадчивый голос.

– Смертная казнь всегда проходит в три этапа. Трехкомпонентая система, как тебе известно, считается самой гуманной и до сих пор разрешена в ряде стран. Жаль, что я не нашел тех же самых компонентов. Поэтому решил заменить своими аналогами. Только – вот жалость! – самый первый укол не усыпит тебя навеки. Придется немного потерпеть… До самой последней инъекции.

Кристиан вновь задергалась, пытаясь не дать ему схватить свою руку, но он был быстрее. Жуткая боль – вывернутый наружу сустав, чтобы обнажить вену – и холодные пальцы прощупывают внутреннюю сторону локтя, держа крепко, словно в тисках. Самое жуткое чувство – беспомощность – объяло ее, и она закричала, пытаясь вырваться.

– Тише, тише… – он все улыбался. – Больно не будет… разве что чуть-чуть.

Последующее сложно было описать словами. Словно мельчайшие осколки стекла пустили ей по вене, и крик взорвал ее голову изнутри. Каждый сосуд горел огнем, сознание помутилось; каждый удар сердца отдавался невыносимой мукой, словно иглы проходили через все клапаны. Она никогда не испытывала подобной боли, и когда она уже подумала, что умирает, пришло оно. Измененное состояние сознания, размывшее пространство в бесконечный хронотопный поток, состоящий из страданий. Кристиан заходилась рыданием, кашлем и тошнотой, а Вальвейн смотрел на нее, спокойно, умиротворенно, словно получил то, о чем так долго мечтал.

Он жил этим моментом. Моментом, когда сможет убить ее. Долго и мучительно. Поэтому, когда Кристиан пришла в себя, жмурясь от последних отголосков боли, не пришлось заговаривать ему зубы, пытаясь тянуть время. Нет, время здесь будет тянуть он.

Его руки в латексных перчатках начали старательно набирать вторую инъекцию. Внимательно глядя, он собрал из ампулы все до последней капли и повернулся к ней.

– Знаешь, сначала я хотел заставить тебя страдать морально, а потом убить быстро и безболезненно. Взрывом в опере. Ты бы ничего не почувствовала. Но ты сама все испортила. Ты и этот твой «сержант».

Закончив набирать третью инъекцию, он обошел вокруг стула, погладив Кристиан по голове.

– Я знаю, ты умная девочка. Ты поняла все послания, которые я оставил тебе. Я так старался, чтобы ты все поняла. Осознала, что люди умирают, и это только твоя вина. Темноволосые, как ты, двадцатипятилетние, как ты, когда застрелила меня, девушки, застрелены в живот, как ты застрелила меня, одним-единственным выстрелом. Еще и попросил Ника создать программу, которая попалась бы именно тому мальчишке из вашего отряда. Чтобы ты поняла, что я указываю именно на тебя. Но все пошло наперекосяк. Из-за Шарлинда.

Его лицо перекосило от злости. Как больно ей было видеть это выражение