Что вообще случилось с доктором Будь Здоров? Куда он делся? Теперь остался только доктор Не Кашляй. Доктор Так Себе. Доктора не хотели заходить слишком далеко, поскольку это было чересчур опасно и трудно. Требовался человек смелый, доведенный до отчаяния и достаточно умный, чтобы экспериментировать с дозировками, выходящими за рамки клинических рекомендаций, — иными словами, человек вроде самого Леонарда.

Поначалу он просто принимал меньше таблеток. Но потом, когда потребовалось уменьшать дозу с шагом меньшим, чем триста миллиграммов, он начал разрезать таблетки лезвием «Экс-акто». Получалось неплохо, хотя иногда таблетки летели на пол, где он не мог их найти. В конце концов Леонард купил прибор для разрезания таблеток в аптеке П-тауна. Продолговатые трехсотмиллиграммовые таблетки лития было несложно разделить пополам, на четыре части — труднее. Леонарду требовалось засунуть таблетку между губчатыми штырьками внутри прибора, потом он закрывал крышку, и лезвие опускалось. Разделяя таблетку на пять или шесть частей, Леонард вынужден был действовать отчасти наугад. Он продвигался медленно, на неделю уменьшил дневную дозу до тысячи шестисот миллиграммов, а потом до тысячи четырехсот. Поскольку именно это Перлман обещал сделать через полгода, Леонард говорил себе, что просто немного ускоряет события. Но потом он снизил дозу до тысячи двухсот миллиграммов. А потом до тысячи. И наконец совсем уменьшил до пятисот.

В блокноте «Молескин» Леонард вел точные записи о ежедневных дозировках, а также о своем физическом и душевном состоянии в течение дня.

30 нояб. Утро — 600 мг. Вечер — 600 мг.

Вата во рту. Вата в голове. Дрожь скорее ухудшилась. Сильный металлический привкус слюны.

3 дек. Утро — 400 мг. Вечер — 600 мг.

Хороший период сегодня утром. Как будто окно открылось в голове — этом лондонском Тауэре, смог выглянуть наружу на несколько минут. Там красиво. Хотя, возможно, строят виселицу. Дрожь, кажется, тоже уменьшилась.

6 дек. Утро — 300 мг. Вечер — 600 мг.

Скинул четыре фунта. Большую часть дня — много умственной энергии. Дрожь почти без изменений. Жажда слабее.

8 дек. Утро — 300 мг. Вечер — 500 мг.

За всю ночь ни одного похода в туалет. Весь день сосредоточен. Прочел 150 стр. Балларда, не выныривая на поверхность. Сухости во рту нет.

10 дек. Утро — 200 мг. Вечер — 300 мг.

Немножко перевозбудился за ужином. М. убрала бокал подальше, решив, что я слишком много пью. Увеличу дозировку на следующие два дня до 300 мг, чтобы стабилизироваться.

Гипотеза: возможно, работа почек не так хороша, как считает д-р П.? Или имеются флуктуации? Если литий не выводится из организма, можно ли предполагать, что избыток лития остается и делает свое черное дело? Если да, может ли это быть причиной остановки мозга, проблем с кишечником, медлительности и т. д.? Следовательно, ежедневная доза может быть выше, чем полагают врачи. Надо подумать…

14 дек. Утро — 300 мг. Вечер — 600 мг.

Настроение — вернулся с небес на землю. Так же незаметно возвращение побочных эффектов. Держаться этой дозы несколько дней, потом снова снизить.

Мысль о том, что он проводит важный научный эксперимент, пришла в голову Леонарду до того естественным образом, что он не заметил ее появления. Раз — и она уже здесь. Он — последователь плеяды смелых ученых, таких как Дж.-Б.-С. Холдейн, который забрался в перепадную барокамеру, чтобы изучать воздействие давления на водолазов (в результате у него лопнула барабанная перепонка), или Стаббинс Ферт, который брал рвоту больных желтой лихорадкой и поливал ею собственные порезы, чтобы доказать, что заболевание не заразно. Кумиру Леонарда в старших классах, Стивену Джею Гулду, всего год назад поставили диагноз: перитонеальная мезотелиома, сообщив, что жить ему осталось восемь месяцев. Ходили слухи о том, что Гулд разработал собственный экспериментальный план лечения и дело идет хорошо.

Леонард собирался сознаться доктору Перлману в своих поступках, как только наберет достаточно данных, чтобы доказать свою правоту. Пока же ему приходилось делать вид, будто он следует указаниям. Сюда входила и симуляция побочных эффектов, которые уже прошли. Кроме того, приходилось рассчитывать, когда при нормальном раскладе должен закончиться запас таблеток, чтобы пополнять его достаточно часто, не вызывая подозрений. Теперь, когда к нему вернулась ясность мышления, все это было несложно.

Когда ты — Супермен, проблема в том, что все остальные страшно медлительны. Даже в таком месте, как Пилгрим-Лейк, где у всех высокий коэффициент умственного развития, люди разговаривали с такими паузами, что у Леонарда хватило бы времени сбегать в прачечную и вернуться, прежде чем они закончат предложение. Поэтому он заканчивал предложения за них. Чтобы сэкономить всем время. Если внимательно следить за разговором, было поразительно легко вывести сказуемое предложения из подлежащего. Большинство народа, казалось, пользовалось лишь небольшим количеством речевых штампов. Тем не менее им не нравилось, когда за них заканчивали предложения. Или так: поначалу им это нравилось. Поначалу они считали это признаком взаимопонимания между собой и собеседником. Но если делать это постоянно, они раздражались. И прекрасно, поскольку это означало, что не надо больше тратить время на разговоры с ними.

Труднее было с человеком, с которым вместе живешь. Мадлен жаловалась на то, как «нетерпелив» Леонард. Пускай дрожь в руках у него прошла, но он все время постукивал ногой. Наконец, только сегодня днем, помогая Мадлен готовиться к экзамену для поступления в магистратуру, Леонард, недовольный тем, как медленно она рисует диаграмму для логической задачи, выхватил у нее ручку.

— Это же не занятие по изобразительному искусству, — сказал он. — Если так медленно все делать, времени не хватит. Ну что же ты!

Нарисовав диаграмму секунд за пять, он откинулся и сложил руки на груди с удовлетворенным видом.

— Дай сюда ручку. — С этими словами Мадлен выхватила ее.

— Да я просто показал тебе, как надо.

— Слушай, иди отсюда, ладно? — воскликнула Мадлен. — Ты меня из себя выводишь!

Так и вышло, что спустя несколько минут Леонард очутился на улице — освободил помещение, чтобы дать Мадлен позаниматься. Он решил прогуляться пешком до Провинстауна, сбросить еще немного веса. Несмотря на холод, на нем были только свитер, перчатки и новая зимняя шапка, меховая охотничья ушанка с завязками. Шагая под голубым зимним небом, он вышел с территории комплекса, направился вдоль по Шор-роуд. Озеро Пилгрим-Лейк, еще не замерзшее, заросло пресноводным тростником. Окружавшие его дюны казались на этом фоне высокими и были усеяны пучками колосняка, если не считать полосок белого песка на возвышении, где ничего не росло из-за ветра.

Он был один, а тем временем объем информации, сыпавшейся на него, все возрастал. Вокруг не было никого, кто мог бы отвлечь его. Леонард шел, и мысли у него в голове сгущались, словно поток воздушных судов над аэропортом Логан в северо-западном направлении. Там была парочка аэробусов, набитых Великими Идеями, караван «Боингов-707», нагруженных чувственными впечатлениями (цвет неба, запах моря), а также легкие самолеты бизнес-класса, в которых летели важные одинокие импульсы, пожелавшие путешествовать инкогнито. Все эти самолеты просили разрешения на немедленную посадку. Леонард из контрольно-диспетчерского пункта у себя в голове посылал им радиосигналы, веля некоторым покружиться еще, а другим — вообще полностью изменить курс. Поток воздушных судов был нескончаем; задача координировать их прибытие стояла перед Леонардом все время, с момента пробуждения до момента, когда он засыпал. Но теперь, после двух недель в международном аэропорту Золотая середина, он был старый профессионал. Следя за тем, как развиваются события, на радарном экране, Леонард способен был посадить каждый самолет по графику, одновременно он обменивался солеными шуточками с диспетчером на соседнем сиденье и, жуя бутерброд, не подавал виду, будто на это требуются усилия. Работа такая.