ружьём — губы у того были совсем белые. У Павла дела обстояли ещё хуже, на футболке расплывались алые пятна. — Не знаю, ты… ты уверена, что так будет лучше?!

“Да, делай, что говорю!”

Сердце тревожно грохотало в ушах, и Алек едва успел удержать Павла за здоровое плечо, когда тот неожиданно дёрнулся, словно хотел встать и рвануть вперёд. Силы в этом движении было столько, что Алек едва устоял.

— Но этот дурак… Он же убъёт себя!

Алек почувствовал как у него внутри все сжалось, словно он летел вниз на американских горках. Слова Илоны отказывались умещаться в голове. Она хочет, чтобы Грач… застрелился? Но разве… Почему именно так? Что за… Позволить мальчику застрелиться? Нет… Так нельзя, должен быть иной выход!

Павел нетерпеливо дёрнулся снова, и Алек не удержал его, не захотел удерживать. Разжал пальцы. Илона гневно зашипела, вздыбив шерсть, и бросилась Койоту-подростку под ноги. Тот, споткнувшись о кошку, потерял равновесие, со вскриком упал носом в траву и тут же, вскинув голову, задушено крикнул Грачу:

— Стой!

Крик потонул в хлопке выстрела.

Повисла тишина.

На Грача было страшно смотреть, но Алек не мог оторвать взгляд от того, что раньше было его лицом. В мешанине из крови и плоти было не разобрать глаз, рта, носа. Мальчишка продолжал стоять на ногах, но скорее по привычке, точно не веря в то ужасное, что с ним произошло. Но вот он медленно качнулся. Вперёд и назад, не в силах решить в какую сторону падать. Вскинул изуродованное, залитое кровью лицо к небу, и с глухим хлопком повалился на спину.

Звуки затихли, даже криков от пепелища было не слыхать, точно пространство рядом с ними накрыли стеклянным колпаком. Безмолвие прерывалось лишь тяжёлым дыханием Павла. Казалось, ему не хватало кислорода, так часто и глубоко он втягивал воздух. Алеку было немногим лучше, тошнотворное чувство скользким комком скрутилось в животе.

— П-павел, — вдруг тихо позвала кошка, на этот раз вслух. Голос скрипуче и с натугой вылетал из её распахнутой пасти. — Т-ты слышишь меня? То, что сейчас с-случилось… это не понастоящему произ-зошло…

Павел не реагировал. Он неподвижно лежал на животе, уставившись в одну точку и, кажется, пребывал в глубоком шоке. Илона сделала навстречу несколько осторожных шажков, будто не была уверена, что вообще стоит приближаться. — Эй… Это всего лишь иллюз-зия. Вспомни, на самом деле т-ты успел его остановить… Вырвал ружьё, а м-моя мама… она нашла тебя и выз-звала скорую. Вспоминаешь? Здесь никого не было, чтобы вмешаться. Поэтому в-всё в порядке. Этот т-трусливый идиот, Грач, до сих пор жив, вспоминает тебя к-как страшный сон. Ну, припоминаешь?

Где-то за домом, прорываясь через кокон тишины, гулко ухнула ночная птица, со стороны пожара зазвучали голоса. В нескольких домах в отдалении вспыхнули светом окна. Павел глубоко, судорожно вдохнул, зажмурил глаза, а потом, открыв их, перевёл болезненный взгляд на кошку. Его бледное, точно застывшее в судороге лицо исказила вспышка гнева, а Эмон поднял серую голову к небу и протяжно завыл. В ту же секунду случилось странное: небо стремительно, в несколько секунд, заволокли чернильные тучи, точь-в-точь кто-то поставил на перемотку фильм о природе.

Алек почувствовал, как раскаляется воздух, обжигая лёгкие, а земля дрожит под ногами. Ветер поднялся такой силы, что кроны небольших осинок едва не прижало к земле. “Чертовщина какая-то”, — подумал Алек, хватаясь за ближайшее дерево.

Кошка испуганно отступила, прижалась к земле, цепляясь когтями за траву, не сводя взгляда с Павла, который уже поднимался на ноги. Он двигался точно во сне, не замечая творящегося вокруг хаоса. Кровь стекала по пальцам, и, падая, бусинами зависала в воздухе. Порывы ветра то и дело забирались под его футболку и раздували её как кровавый парус.

Только тут Алек заметил, что глаза у Павла совсем белые, это зрачки завалились за веки. Эмон Павла — Койот, напротив, глядел пристально, не отрываясь, только взгляд у него был крокодилий — застывший и пустой.

— Эй, Илона, слышишь меня, каков план? — крикнул он, пытаясь не пустить в голос панику. Павел больше не был похож на того, кто способен воспринимать слова. Уж скорее походил на демона, без искры разума. И кажется собирался устроить небольшой армагеддон.

Стоять ровно не получалось, земля проминалась под ногами, дрожала и скрипела, и, точно этого было мало, вдруг дрогнула, вздыбилась, крошась и расходясь трещинами, точно её разламывали, как сухие ветки.

— Уходим! — успела крикнуть Илона, и попыталась прыгнуть за ограду, но Павел мотнул в ее направлении подбородком, и кошку отшвырнуло в один из разломов.

Алек кинулся к ней. Илона висела на почти вертикальном выступе на передних лапах, задними перебирая осыпающиеся в пустоту земляные комья.

Сжав зубы, Алек подтянулся на животе глубже в разлом и ухватил-таки Илону за лапы, потянул на себя, вытягивая наружу. Та дрожала в его руках и дышала часто-часто, как умеют только звери.

— Нам срочно нужна идея… Иначе нас поджарят, — пробормотал Алек, судорожно пытаясь придумать, что делать дальше. Руки болели, словно побывали в кипятке. Клочок земли, на котором он стоял, был сплошь окружён провалами, а навстречу медленно шёл Павел. Он ступал прямо по пустому пространству трещин, точно законы физики для него не имели значения.

Впрочем, это были его воспоминания, его мир. А он — его маленький злобный божок, который прямо сейчас собирался отправить непрошеных гостей восвояси. Отступать было некуда.

— Что тут творится, черти меня дери!? — точно гром с неба, раздался возмущённый женский голос. Он словно звучал из другого мира — мира, в котором земля не обваливалась под ногами, а подростки не стреляли в друг друга. — Ох, ну и провоняло же страхом на всю округу!

Голос звучал молодо и звонко, и доносился из-за спины Павла. Алек почувствовал, как напряглась Илона, а потом вытянула голову, вглядываясь в темноту.

— О, кексик, да у тебя же кровь, — голос приближался, вскоре из темноты показалась высокая женская фигура. — Совсем ты бледный, сырое тесто розовее тебя будет… Что же ты… весь кровью затёк, а если кто кровь унюхает? Оборотней совсем не боишься? Хотя сам скоро не слабее будешь… На ногах держишься? А где твоя мамочка? Вот уж кто огорчится, если узнает…

Павел, всё это время пропускавший странный монолог мимо ушей, при упоминании матери вздрогнул, заморгал, точно что-то попало ему в глаза, а потом резко обернулся. Повторил, точно заворожённый.

— Мама… — А потом добавил, совсем уже обычным для себя тоном: язвительным и злым: — Да какая кому, к чёрту, разница?