– Чего надо?

Ничего. Нечего им сказать. Слабаки. Он хотел было встать, но запутался ногами в скамье и, прежде чем понять это, потерял равновесие и грохнулся мордой о землю. К нему подбежал отец семейства.

– Погодите, не двигайтесь.

Патрик лежал, уткнувшись лицом в пол и задрав ноги. Он был в ловушке и не стал сопротивляться.

Встав на ноги, он поднес руку ко лбу. Он ничего не чувствовал, но на рубашку и на обувь капала кровь. Нос был рассажен во всю длину. Он потрогал его пальцем, палец провалился в рану. Стоявший перед ним тип многозначительно поморщился.

– Ничего себе, здорово вы расшиблись.

– Глубоко?

Мужчина схватил Патрика за запястье и оттянул его руку, чтобы лучше видеть.

– Ага. Неслабо.

Патрик языком проверил зубы. Почувствовал во рту металлический вкус – кровь. Но особых повреждений, похоже, не было.

– Ничего, – сказал он.

Он посмотрел на руки, на одежду. Жена того типа достала из сумочки пачку бумажных носовых платков, и муж протянул их Патрику.

– Все нормально, – сказал тот.

– А кровь-то все идет, надо же.

Патрик чувствовал себя глуповато, ноги у него были как будто ватные. Он протянул вперед руку, чтобы посмотреть, не дрожит ли она. Завтра он ничего не будет помнить, останутся только раны да синяки. Рука дрожала.

– Мы сходим за пожарными.

– Не надо. Все хорошо. И не такое бывало.

Он вытирал кровь платком. Когда тот намок, он сунул его в карман и взял другой. Понадобилось еще два платка, прежде чем кровотечение поутихло.

Тип все не унимался и порывался вызвать помощь. Это был приятный полный мужчина, с изрытым оспой лицом и сединой в волосах. Вся семья наблюдала за его действиями. Герой – куда там!

– Да отвяжитесь вы. – Резким движением Патрик вырвался у него из рук. Он плохо держался на ногах. – Сам разберусь.

И ушел, с трудом переставляя ноги.

Шок привел его немного в чувство. Он побрел к танцполу. В ставшем синим свете под медленный фокстрот, обнявшись, топтались на ламинате пары, и он с головой ушел в их созерцание. Кулаки пудовыми гирями свисали у него с рук. Время от времени он подносил ко лбу носовой платок, вкладывая в этот жест последние силы. Минула полночь. Дело зашло далеко.

Тут-то он и увидел сына, который танцевал с какой-то девушкой. Юноша крепко прижимал ее к себе, оба двигались под музыку с грацией медузы. Гнусавый голос Эроса Рамазотти пел о болезни любви, и каждая из пар, сжимавшая друг друга в объятиях, казалось, была захвачена сознанием важности своей судьбы. Женщины вспоминали о смутных горестях. Даже мужчины ослабили оборону, и на их лицах читалось что-то вроде досады – угрызения совести. Благодаря этой простенькой мелодии жизнь вдруг предстала перед ними тем, чем она была, – черновиком, чередой фальстартов. Грустная песня итальянца нашептывала им в ухо тайну несложившихся жизней, укороченных разводами и траурами, исковерканных работой, обгрызенных со всех сторон, полных бессонных ночей и одиночества. Это заставляло задуматься. Мы любим, мы умираем, и ничто от нас не зависит, ни наши страсти, ни наш конец.

Но в голове у Антони не было места подобным мыслям. Они с подружкой танцевали, прильнув друг к другу, неразделимые, смешав свой пот и волосы. Патрик видел, как рука сына забиралась все выше по спине девушки. Он что-то сказал ей на ухо. Песня кончилась, и они тихо ушли, не держась ни за руки, ни за что другое.

Отец еще постоял немного вот так, тяжело дыша, не в силах сдвинуться с места. Его даже перестала мучить жажда. Он знал одно: спать он не хочет.

Хасину надоело все – дальше некуда. Корали наткнулась на коллег, и растащить их теперь не было никакой возможности. Пришлось сесть с ними и выпить всем вместе. Три пары, а если и было что-то, что Хасин ненавидел в своей новой жизни, так это общение с другими парочками. Всегда наступал такой момент, когда мужчины начинали беседовать между собой. Приходилось играть в эту игру. Какой-нибудь тип в спортивной рубашке и мокасинах начинал рассказывать тебе, как он рассчитывает продать повыгоднее свою квартиру, чтобы приобрести новую побольше. Да ему-то какое дело, честное слово? Кроме того, Суазик и Ромен недавно купили себе мопса, идиота полного, который все время доставал Нельсона. У Хасина было одно желание – всадить ему заряд дроби и посмотреть, что из этого выйдет. Ему даже выпить было нельзя – завтра на работу. Корали, должно быть почувствовав, что что-то не так, положила ему на колено руку. Время от времени она нажимом призывала его к порядку. Сигнал срабатывал.

Он еще больше взбесился, когда пошел пописать и наткнулся на этого кривоглазого засранца. Он знал, что эта долина мала, что все тут родственники, но это все же слишком. Плюс ко всему ему пришлось смыться, как какому-то трусу. Он не мог иначе, ведь ему надо было вернуться за стол к тем придуркам. Он странно чувствовал себя, как будто что-то вот-вот произойдет. А еще ему было стыдно и все время казалось, что за ним следят. Он то и дело посматривал на часы и оглядывался по сторонам: не идет ли кто еще. Тем временем Реми со своей телкой уговаривали их с Корали поехать покататься на лыжах. Жесть.

– Только на уик-энд.

– Честно говоря, у меня были дела с комитетом на работе. Шале на три дня – это же всего по пятьсот франков на нос получится.

– Да я даже кататься не умею, – заметил Хасин.

– Ничего страшного. Вот увидишь, горы – это такая красота.

Корали настаивала, и вялые протесты Хасина становились все неслышнее. Можно было подумать, что он спятил и решил все же не упускать такого прекрасного случая отморозить себе яйца.

– Нет, правда, поезжайте без меня.

– Всего два дня.

– Два дня – делов-то. Будем делать фондю. Ты выпьешь горячего вина.

Все это продолжалось так долго, что Хасин стал уже подумывать, уж не сговорились ли они, чтобы его окончательно достать. В конце концов он отключился от разговора и стал наугад шарить глазами по толпе. Народу поубавилось. Диджей на танцполе крутил одну за другой медленные мелодии – для танцев, но еще и для того, чтобы успокоить страсти. На краю танцпола покачивался какой-то тип.

– Нет… – произнес Хасин.

– Что? – спросила Корали.

Хасин встал. Он узнал его, этот силуэт, который никак не решался грохнуться об пол. Это был он, тот, кто раскурочил ему челюсть.

– Э! – сказала Корали и попыталась поймать его за руку.

Лицо ее парня изменилось до неузнаваемости. Ей даже стало страшно.

– Что-нибудь случилось? – спросила Суазик.

Хасин не видел лица, но ему это было и ни к чему. За пять недель в больнице и четыре месяца реабилитации эта нелепая фигура врезалась ему в память, он узнал бы ее где угодно, в темноте, с закрытыми глазами, она въелась ему в самые кишки.