– Именно это я и имел в виду. Человек, которого вы видели в рощице, промолчал, как вы говорите, потому, что не хотел выдавать, какие такие обстоятельства навели его глубокой ночью где-то в парке на след черно-белой гадюки – гадюки, выползшей из закрытой спальни мадам Лаваль, – что доказывает: змея выбралась оттуда через «сердечко» в ставнях, так как двери спальни были открыты только утром. Кто, по-вашему, это мог быть?

– Точно не кто-то из замка, – безапелляционным тоном ответил Лефевр.

– И почему же?

– Прежде всего потому, что это, как говорится, бросилось бы в глаза. Сами подумайте: помимо слуг – людей честных, преданных и, насколько мне известно, спокойных, – в замке проживали еще только двое мужчин: мсье Ги Лаваль и мсье Лионель де Праз – муж и племянник мадам Лаваль…

– Едва ли это веская причина их исключать, – заметил сыщик. – Мсье Лаваль вполне мог встать посреди ночи, чтобы предаться какому-нибудь таинственному занятию, да и мсье де Праз тоже: первый – вовсе не из-за заботы о здоровье супруги; второй же, в то время этакий восемнадцатилетний херувимчик, напротив, тревожась за тетушку, мог тихонько прокрасться под окна ее спальни, чтобы послушать: размеренно ли она дышит. Согласен, все это вызывает сомнения, тем более что мадам де Праз и мадемуазель Жильберта Лаваль за всю ночь не слышали ни одного подозрительного не то что шума – даже шороха… Но давайте все же уточним: там, в рощице, это точно был мужчина?

– Я бы даже поручился за это, – заявил Лефевр, – но исхожу лишь из того, что мы слышали, – видеть его, повторюсь, мы не могли.

– Кстати, – спохватился сыщик, – в деле замешаны женщины: мадам де Праз и мадемуазель Жильберта Лаваль.

– О! – воскликнула Мари Лефевр. – Они и мухи-то не обидят, так что на роль преступниц никак не подходят!..

– И все же я не стал бы сбрасывать их со счетов, если бы не был уверен в том, что они всю ночь провели в туалетной комнате, прилегающей к спальне мадам Лаваль. На этот счет у меня имеются неопровержимые свидетельства. Но у вас, похоже, есть и еще какая-то причина полагать, что «человек из рощицы» – будем называть его так – был не из числа тех, кто проживал в замке. Можно полюбопытствовать: что это за причина?

Лефевр посмотрел на жену – та вдруг покраснела и потупила взор.

– Говорите, мадам, прошу вас!..

– Ну, в общем… Мадам Лаваль мне безгранично доверяла: я ведь умею хранить секреты… Словом… Был у хозяйки один подопечный… молодой человек, которому она тайно покровительствовала, – госпожа старалась принимать в его судьбе живейшее участие… Он писал ей на мое имя… Но в их отношениях не было ничего грешного, клянусь вам, мсье… Мадам поклялась мне в этом, иначе я и не стала бы потворствовать ее прихотям… Это был совсем еще юноша, пошедший по кривой дорожке, вот мадам и желала наставить его на путь истинный.

– Знаете его имя? – оживился сыщик.

– Нет. Я никогда его не видела – просто передавала письма, только и всего.

– И что с ними стало, с этими письмами?

– После прочтения мадам Лаваль тотчас же сжигала их, а как слегла, письма жгла я – в ее присутствии. Но так как сама мадам уже не могла писать, мне кажется, этот молодой человек приехал в деревушку Люверси, расположенную по соседству с имением Лавалей, с намерением повидаться с мадам в тот вечер… Должно быть, он находился в деревушке уже несколько дней, так как на последних конвертах стоял почтовый штемпель Люверси.

Сыщик задумчиво нахмурился.

– Интересная информация, – пробормотал он через несколько мгновений, – хотя и не проливающая свет на бегство черно-белой гадюки. Если некто использовал ее в качестве «живого орудия», предварительно раздвинув прутья решетки, чтобы все поверили в то, что змея сбежала сама, то кем может быть этот «некто»?

Немного поколебавшись, Мари Лефевр все же позволила себе заметить:

– Мадам жаловалась, что он глубоко порочен и безнравствен, этот юноша. «Тогда держитесь от него подальше», – убеждала я ее, но она и слушать меня не хотела; все твердила о какой-то священной миссии, о спасении и искуплении. Мне так и не удалось ее переубедить – жуть как была упряма и несговорчива!

– Мадам Лаваль, вероятно, была очень красивая женщина? И должно быть, взбалмошная и капризная?

– Порой она вела себя как избалованный ребенок, мсье. Увлекающаяся, темпераментная и очень нежная натура! Она не была создана для такого мужа, как мсье Лаваль, который постоянно отсутствовал, вот она и пыталась занять себя чем-то…

– …Волнующим, вы хотите сказать?

– Да-да, именно так. Но при этом госпожа была высоконравственной, честной и верной своему мужу женщиной. За это я ручаюсь.

Лефевр кивнул, явно соглашаясь с женой, но сыщик уже снова глубоко задумался, словно забыв о присутствии этих двоих.

Мари Лефевр осторожно потянула его за рукав.

– Да, и вот еще что… – добавила она. – Когда я уходила в парк на свидания с Эженом, то всегда запирала дверь на два оборота, а ключ уносила с собой.

– Это не так уж и важно: там же были и другие ключи, другие двери. Самое главное – письма. Где они? Вот в чем вопрос.

– Какие еще письма? – удивился Лефевр. – Они же давно сожжены.

– Я имею в виду те, которые писала неизвестному мадам Лаваль. Одному Богу ведомо, что он с ними сделал.

Обхватив голову руками, гость облокотился о стол и погрузился в пучину догадок и предположений.

Такое, совсем несвойственное сотруднику полиции поведение настолько удивило Лефевра, что тот попросил:

– Простите, вы не могли бы предъявить свое служебное удостоверение?

– У меня его нет, – последовал ответ, – да никогда и не было. Я – сыщик-любитель, работаю сам на себя. Просто это дело представляет для меня огромный интерес.

– Ну и ну! – взорвался Лефевр. – Вот так история! Да кто вообще вы такой? Сейчас же выкладывайте, иначе я сам пойду в полицию!

Гость ничуть не смутился. Он продолжал с силой сжимать обеими руками виски.

– Ваше имя! Ваши бумаги! – настойчиво требовал лавочник.

Встряхнувшись, «сыщик» вытащил из внутреннего кармана пиджака пухлый бумажник:

– Бумаги? Вот, держите!

И он протянул супругам Лефевр две банкноты достоинством в пятьсот франков каждая.

Мари охнула и присела в глубоком реверансе; лавочник удовлетворенно хмыкнул, и по его физиономии растеклась приторная улыбка.

– Что вам подать? – угодливо спросил он. – Может, белого вина?

– Ничего не надо, благодарю вас.

Задумчивый взгляд гостя, свидетельствовавший об изнурительной работе мысли, прошелся по всему помещению и внезапно остановился на