Иван Вихров сдержал свое слово. То, что казалось совершенно невероятным, все-таки произошло. Причем с поразительной быстротой и легкостью.

В среду утром в Кремле Храповицкий в своих золотых очках дожидался приема у руководителя президентской администрации Юрия Мефодиевича Калошина. Сидя на черном кожаном диване и глядя на строгий некрасивый профиль пожилой вышколенной секретарши, поменявшей ему уже вторую чашку кофе, Храповицкий волновался так, что у него мерзли руки. Он никогда не мечтал о встрече со вторым лицом в стране, а если и мечтал, то уж во всяком случае предпочел бы, чтобы она состоялась в совсем других обстоятельствах. Храповицкий то и дело поправлял галстук и поддергивал манжеты белой рубашки.

Приемная была небольшой и обставлена просто, ничего лишнего здесь не наблюдалось, если не считать старомодной красно-зеленой ковровой дорожки, уходящей в кабинет. Вообще-то вся президентская администрация располагалась в комплексе зданий на Старой площади. Там же у главы администрации был еще один кабинет, гораздо более внушительный. Но поскольку в кремлевских кругах все решала не величина кабинета, а непосредственная близость к президенту, Калошин предпочитал ютиться здесь, в Кремле, дабы иметь возможность появиться перед президентом по первому его требованию.

Кроме Храповицкого, других посетителей не было. То, что ему было назначено в неприемный день, Храповицкого обнадеживало, поскольку свидетельствовало о том, что к просьбам Ивана Вихрова Калошин относился внимательно.

Храповицкий не пытался заранее выработать линию поведения, положившись на интуицию. Тем более что человек, от которого сейчас зависела его судьба, который одним телефонным звонком мог вознести его на новую вершину его карьеры или отправить за решетку, был темной лошадкой.

Все, что удалось Храповицкому выжать из Ивана Вихрова и Лисецкого, известного любителя слухов, сводилось к тому, что Калошин редко повышал голос, чурался роскоши, не имел любовниц и держал свою семью в черном теле. Его жена, когда ей нужно было попасть в театр с подругой, не решаясь беспокоить мужа, вынуждена была тайком обращаться к его секретарям с просьбой о билетах и машине. В бизнесе Калошин не участвовал, деньги принимал только от особо доверенных лиц, а нажитые миллионы хранил на заграничных счетах, причем Иван уверял, что в Прибалтике, где, в отличие от Швейцарии, искать не будут никогда.

Калошин не давал интервью, старательно избегал камер, а когда все-таки случайно попадал в кадр, то выглядел совершенно бесцветным и невыразительным, косил взглядом в пол и говорил очень кратко. Было ли это результатом его сознательных усилий или в нем действительно не было ничего примечательного, Храповицкий не знал.

Вообще, чехарда, которая творилась вокруг больного и сумасбродного Ельцина, не поддавалась ни логике, ни описанию. Его администрация вставляла палки в колеса правительству, ключевые министры не имели реальной власти, силовики подчинялись напрямую президенту, а вернее, самонадеянному и хамоватому шефу его безопасности Коржакову. Десяток крупнейших бизнесменов, наживших миллиардные состояния в последние четыре года и получивших доступ к президентскому телу, грызлись между собой. В дела непрерывно вмешивалась дочь президента и ее фавориты. Важнейшие вопросы решали какие-то непонятные закулисные личности с сомнительной репутацией.

Главой президентской администрации Калошина сделал Березовский, самый богатый и самый проклинаемый человек в России. Березовский боролся за влияние на президента с Коржаковым, перед которым Березовский в недавнем прошлом лебезил и трусил. В этой борьбе он опирался на дочь Ельцина, растравляя ее поздно проснувшуюся жадность к деньгам и жизни.

Калошин долгое время был послушным и невзрачным директором в одном из подразделений Березовского. Враги Березовского даже заводили как-то уголовное дело на Калошина в надежде надавить на его начальника. Но тот держался стойко и показаний против Березовского не дал. Его назначение к президенту Березовский считал своей главной победой, надеясь с ее помощью достичь полного контроля над непредсказуемым Ельциным. Он ошибался.

Преданным исполнителем рискованных планов Бориса Абрамыча Калошин не стал. Войдя в душные от интриг и страстей византийские коридоры Кремля, Калошин с первых же дней принялся маневрировать между всеми: президентом, его дочерью, Коржаковым, Черномырдиным, Березовским и другими олигархами. Попутно он успевал заигрывать с оппозицией, прикармливать бушевавшую прессу, сливая трем-четырем доверенным редакторам не представлявшие опасности секреты, поддакивать свирепым силовикам, то усмиряя их, то исподтишка науськивая друг на друга. При этом он ухитрялся не давать явных поводов для доносов многочисленным кремлевским наушникам. Одним словом, Калошин беспрерывно плел интриги и вел одному ему понятную игру. Впрочем, эта игра с каждым днем его укрепляла.

Храповицкому было назначено на десять тридцать, и в десять тридцать он на непослушных ногах по ковровой дорожке вошел в державный кабинете мебелью темного дерева, российским флагом в углу, огромным портретом президента на одной стене и картой страны — на другой.

Калошин казался гораздо старше своих сорока восьми лет. Это был худощавый высокий человек в скучном черном костюме, с довольно неприятным лицом нездорового желтоватого цвета, скверной кожей и глубоко посаженными темными глазами. Он выглядел бы вполне заурядным чиновником, если бы не жидкая козлиная бородка, придававшая его изможденному лицу со впалыми щеками вызывающую несуразность.

Он окинул Храповицкого стеклянным взглядом и, не поднимаясь из-за своего стола, скрипучим голосом произнес:

— Садитесь.

Храповицкий, имевший огромный опыт руководящей работы, прекрасно знал, что, входя в кабинет начальника, нельзя останавливаться в дверях и садиться поодаль, поскольку подчиненный, поступающий так, не внушает доверия. Но от Калошина веяло таким холодом, что Храповицкий, злясь на себя, все-таки опустился в кресло где-то посередине стола для совещаний, в нескольких метрах от хозяина.

— Слушаю вас, — сухо сказал Калошин. Храповицкий достал из папки заготовленные бумаги, но в следующую минуту передумал, сунул их назад и заговорил, стараясь выдерживать деловую и отрешенную, чуть ироничную манеру.

В то время как мой шеф и друг обливался холодным потом в Москве, я, не находя себе места, метался по своему кабинету в ожидании итогов его встречи с Калошиным и решения суда по освобождению Пахом Пахомыча. Я не выпускал из рук телефона и поминутно смотрел на часы. Первым позвонил Немтышкин.

— Я только вышел, — доложил он трагическим шепотом. — Представляешь, эта сука перенесла заседание на завтра. Заявила, что не успела как следует ознакомиться с делом.

Я был поражен.

— Как же так? — только и сумел воскликнуть я. — Она с ума, что ли, сошла?

— Вымогательница проклятая! — выругался Немтышкин. — Ни стыда ни совести! И такие люди правосудие вершат в нашей стране! Я в Китай уеду!