«В конце концов, я свою жизнь уже прожил, а ему ещё и двадцать не вступно...»

Укрываясь за толщей кургана, князь стрелой летел к травянистому взгорью и первым достиг нужного места. Но стяг мелькал ещё слишком далеко, да и Савка, один бес, не расслышал бы его криков. Однако страстное желание спасти и парня, и святую хоругвь рвало грудь князя.

И тогда Удалой решился. Конь вынес всадника на угор, и его щит и золотой шлем вспыхнули на солнце, как путеводные звёзды. Протяжный звериный рёв, подхваченный двумя отрядами, был ему красноречивым ответом.

Беглец круто повернул своего коня и во весь опор помчался навстречу. Его кожаный тиснёный доспех с кольчужными рукавами и стяг над головой ярким сочным пятном двигались по бурой равнине.

Вскоре Мстислав разглядел его лицо — сплошную корку пыли, точно натянутый серый чулок с прорезями для глаз. И в этих глазах плескался нескончаемый момент отчаянья, страха и внезапной радости...

Удалой призывно махнул стальной перчаткой и направил своего туркмена прямо на запад. Но шедший по пятам отряд монголов, разгадав его замысел, тоже круто изменил направление, стремительно перестроился и понёсся вслед, сотрясая землю.

План преследователей был ясен, как медный пятак: они преграждали русским дорогу на запад, юг и восток, разделившись на три части — правое, левое крыло и середину. Оба крыла должны были охватить беглецов раньше, чем те сумеют достигнуть холмов и скрыться в их лабиринтах.

...Узрев, что урусы объединились, татары вновь зашлись в вое и дали дружный залп. Несколько стрел просвистело над «добычей», но большинство осталось позади копыт скакунов, не сумев покрыть нужное расстоянье.

Однако кочевников это не смутило. Нарастающий дробный топот точно хлестнул по спинам беглецов. Мстислав обернулся. Из-за холма в красном облаке пыли выметнулись татары. И вновь хищный стрекот стрел пощекотал нервы. Всадники в рысьих и корсачьих малахаях и серых кольчугах, ощерив зубы, сверкали кривыми саблями, что-то кричали, целясь из луков.

* * *

Преследователи взрычали от бешенства, когда увидели, как князь, увлекая за собой знаменосца, всё же первым достиг зарослей кустарника, опоясывавшего подножья холмов.

Соединившиеся отряды монголов вновь разделились: часть их последовала за русскими в холмы, другие погнали лошадей в обход.

...Удалой и Савка, доверившись скакунам, вихрем неслись по тёмному жерлу. И они намного опередили бы преследователей, если бы грунт здесь не был столь сыпучим и рыхлым.

Кони явно стали сдавать. Всё чаще стало слышно их тяжёлое, загнанное дыхание. Да и сами беглецы были на пределе. Теперь каждый скок отдавался тяжёлым ударом в затылок. Минуты тянулись мучительно долго, а часы скачки... они были уже за пределами человеческих представлений о времени.

Мстислав с досадой поймал себя на том, что силы его на исходе: сказывалась ратная усталость... Спина раскалывалась, распоротая стрелой щека вздулась и горела огнём, воздух жёг лёгкие, а рука, державшая узду, падала на луку, будто повод был отлит из свинца. «Давай! Давай! Ещё, ещё трошки!» — обманывали они свою плоть лживыми посулами, склоняя её к борьбе за жизнь.

...Когда солнце вновь осветило им лица по ту сторону песчаной гряды, пятеро татар, успевших обогнуть препятствие, преградили им путь к Днепру. Русичи хотели было направить коней к югу, но и оттуда уже доносился нарастающий топот копыт. А из расщелины вот-вот должна была показаться погоня.

* * *

...Каждый миг колебания грозил смертью. Но Удалой ждал и не страшился её. Может, только она — одна-единственная — и была его искуплением пред Богом и людьми за русскую кровь?!

— Отцу и Сыну!.. — Мстислав, сверкая глазами, с лёту бросился на врага, натягивая тугой лук. Савка, не отставая, на всём скаку метнул боевую хоругвь-копьё, выхватил меч.

Стрела прошибла скакавшему впереди монголу горло и в багряном нимбе вышла сзади. Хоругвь вышибла из седла второго, застряв в его груди, как железный костыль. Плосколицый что-то закричал, хватаясь руками за древко, но хрип его потонул в звоне клинков.

На Удалого насели сразу двое, едва не опрокинув его на скаку. Всё полетело перед глазами: гривы, сабли, перекошенные ярью лица. Но точна, тверда и опытна была рука князя. Меч срубил правую половину лица нукеру, звякнув о кольца кольчуги.

Мстислав уже бился с другим, едва успевая отбивать сыпавшиеся на него удары. В какой-то момент он с отчаяньем понял, что ему никогда не совладать с этим вёртким медноскулым воином. Удалой пришпорил коня, пытаясь хоть на миг дать себе передышку, но вскрикнул от жгучей боли — меч тургауда, точно бритва, рассёк его левое бедро.

— Не-е-ет! — зарычал он, чувствуя, как от крови быстро тяжелеет сапог.

Пелена боли застила глаза, он перестал видеть, перестал понимать, что происходит. Меч взлетел над его головой, когда он наугад, заученно выбросил вперёд клинок. Угрожающий крик застрял в глотке противника. Мстислав выдернул меч забрызганной кровью перчаткой, а враг с проколотой грудью рухнул под ноги своему коню. Оставшийся в живых судорожно развернул жеребца и погнал его к югу, под защиту своих, спешивших к месту стычки.

Но было поздно. Русичи вырвались из западни и птицами устремились по вольной равнине на северо-запад, с каждым скачком увеличивая расстояние. И Ярое Око неотступно пламенело над лучистой сталью их шлемов.

* * *

— Они бежали, мой повелитель! — Сотник Ойдуба, уткнувшись лбом в землю, не смел поднять глаз; его коса на спине, меж лопаток, мелко дрожала.

— Как это могло быть?! — Находясь в оцепенении, нойон не сразу понял смысл услышанного.

— Урусы, мой господин! Конязь Мастисляб... и ещё один... с красной тряпкой на копье. — Сотник, закрыв рот кулаком, кусал казанки, ожидая расправы.

— Тебе и твоей сотне... эта «тряпка» будет стоить жизни, Ойдуба... если не привезёшь мне её вместе с головой Мастисляба.

— О, бесстрашный! Мы слишком далеко от своих... Как бы не случилось...

— Заткнись, Сухэ! Или я прикажу отрезать тебе язык, прежде чем ты скажешь ещё хоть слово. Само Небо наблюдает за нами! Речь идёт о чести бунчука нашего тумена! Я поклялся Субэдэю, что привезу в Орду голову льва Мастисляба... Значит, так тому быть! Верно, урус? — Джэбэ по-волчьи оскалил зубы, глядя на сидевшего в седле Плоскиню. — Ты ещё переведёшь мои слова Мастислябу, прежде чем я отсеку ему голову и заверну её в красную тряпку.

Стрела решительно подошёл к коню.

— Урус-конязь ранен... Далеко не ускачет. Его кровавый след приведёт нас к нему! В стремя! Сорок мечей с Ойдубой. Ещё тридцать — с Сухэ. Остальных я поведу сам!

* * *

— Далеко ли ещё до Днепра?

— Могёть, час, а могёть, и день, ежли так будем погонять, — через силу усмехнулся Удалой вопросу сокольничего. — Ну-к, уважь, перевяжи, да потуже.