— Вот примерно так. В сущности, я не исключаю, что у природы есть своеобразные «чёрные ящики» на случай падения метеорита, например. В сущности, что мы знаем о природных механизмах «на всякий пожарный»? Ничего. Но есть одна проблема с этими чёрными ящиками… — Водяник помолчал. — Если они действительно существовали, то возникает лишняя сущность, которой по правилу Бритвы Оккама не должно быть и которую нужно бы выбросить из уравнения…

— Какая сущность?

Профессор дёрнул бородой, запустил в неё пальцы. Ещё раз ожесточенно потянул.

— Проф?

— Да? — тот словно проснулся.

— Какая сущность возникает, и которой, по-вашему, не должно быть?

— Бог, — сказал Водяник.

— Дожили, — Уберфюрер с насмешливым восхищением покачал бритой башкой, уже снова начавшей обрастать. На лбу у него алел шрам. — У них уже Бог — лишний!

— Помолчали бы лучше, молодой человек! — профессор обиделся. Иван повернул голову. Рядом стоял Мандела, в компании с одним из «мазутов».

Высокий, чуть сутулый, он смотрел на компанию с неподдельным интересом. Тёмная копна волос, очки на носу.

— Это Звездочёт, — представил высокого Мандела. — Звездочёт, это они… — Иван хмыкнул. Лаконично. — …те психи, про которых я рассказывал, — закончил Мандела. Звездочёт кивнул. Очки невозмутимо блеснули. Молодой учёный пожал Ивану руку, потом кивнул на кафедру.

— Доктор Рейзман. Это стоит послушать.

Доктор был небольшого роста, весь шерстяной, в жилетке и в ворсистом бежевом свитере под ней. Рейзман поднялся на трибуну, положил листки перед собой, поправил толстые очки.

Дождался, пока стихнет гул.

А потом вдруг заговорил неожиданно сильным голосом, не глядя в записи: — Знаменитый физик Стивен Хокинг, признанный авторитет в области устройства Вселенной (когда ещё имело смысл этим заниматься), сказал как-то: я с оптимизмом смотрю в будущее. До Катастрофы оставалось примерно два года. У Хокинга были два сына и дочь, а сам он был полностью парализован — мог пошевелить только одним пальцем на левой руке. С помощью этого пальца он диктовал книги и передал потомкам эту фразу о взгляде в будущее. Вот это я и называю: предвидение.

По сравнению с такой жизнью даже ядерная война покажется чем-то не очень страшным. Впрочем, может быть, профессор Хокинг не шутил, а действительно так думал. Что мы знаем о разуме, запертом в мёртвую физическую оболочку, откуда он даже сигнал SOS подать не в состоянии? Кто был тот ассистент Хокинга, что расшифровывал сигналы почти мёртвого пальца? Может ли мы ему доверять? Он мог ошибаться и даже намеренно искажать сигнал, наконец, он мог быть просто ленивым или уставшим… Не знаю. Знаю одно — ещё тогда, когда всё ещё только должно было случиться, у профессора Хокинга уже было своё личное, персональное метро.

Возможно, вы спросите: зачем я рассказываю вам о Хокинге? Очень просто. Причина одна — я хочу, чтобы вы поняли: Земля, прежняя Земля, была телом человечества. И теперь это тело практически мертво. То, что мы видим за пределами метро, на поверхности — не есть признаки выздоровления. Наоборот, это признаки того, что могильные черви хорошо знают своё дело. В скором времени остатки живой ткани будут доедены. Тогда и придёт черед мозга. То есть, нас. Человек же всё ещё считается разумным существом… or not?

Черви расплодятся… уже расплодились — и что прикажете им делать, когда останется только наше метро?

Выковырять остатки человечества из твердой скорлупы и сожрать. Все. Я с оптимизмом гляжу в будущее — вместе с мёртвым профессором Хокингом…

В будущее, которого у нас нет…

Доктор Рейзман сделал эффектную паузу, оглядел собрание сквозь толстые очки.

— Спасибо за внимание. Прошу задавать вопросы.

Тишина. Люди стояли, онемев.

— Думаю, вопросов нет, — сказал председатель. — Следующий доклад!

Рейзман коротко кивнул и спустился с трибуны. И тут люди начали кричать.

Кто-то даже угрожал доктору. Он шёл, не обращая внимания на выкрики, равнодушный, маленький, в своем замызганном драном свитере и толстых очках.

— Необыкновенный человек, — сказал Звездочёт с уважением. — Говорит, что думает. Его здесь многие не любят. Поговаривают, что ему вообще запретят заниматься научной работой. Или даже вышлют с Техноложки. Идиоты. Вокруг одни идиоты.

— Он… не слишком оптимистичен, — сказал Иван.

— Верно. Впрочем, наши дела вам не очень интересны, думаю… — Звездочёт оглядел Ивана со товарищи. Встряхнул головой. — Юра вкратце рассказал мне о вашей проблеме. Прошу за мной. Думаю, нам есть о чём побеседовать.

* * *

В выгородке, видимо, в обычное время использовавшейся как учебный класс, рядами стояли разваливающиеся от старости железные стулья с деревянными сиденьями. Обшарпанные фанерные стены, стол, отметивший столетний юбилей. Зато доска была белая и блестящая. Интересно, чем на такой пишут? — подумал Иван. Не мелом же?

Потом снова стал слушать.

Голос у Звездочёта был своеобразный — то низкий, то высокий. Такая волновая структура.

— Они-то добрались, но опоздали, — говорил он. — Гермозатвор ведь автоматика закрывает. В общем, они не успели.

— И что дальше? — спросил Иван. Звездочёт повернул голову. Он сидел на краю стола и рассказывал. Словно учитель, отвлекшийся на минуту от физики и рассказывающий детям очередную байку из своей жизни.

— Военные обезумели, — сказал Звездочёт. — Майор загнал танк в наземный вестибюль — не знаю, как ему это удалось, и давай стрелять в гермозатвор.

— Получилось?

— Почти. Видишь дыру? — Звездочёт показал руками размер отверстия. — Это снаряд прошёл и взорвался уже внутри. Только майор сглупил. Надо было им фугасным стрелять, тогда бы точно выбили ворота. А он бронебойным зарядил. Видишь, дыра какая? И себя не спасли, и людей на станции фактически убили.

Иван представил, как ревущий от ярости танк въезжает в наземный вестибюль станции, пробивает себе дорогу к эскалаторам… Нагибает пушку на максимум и стреляет вниз.

— Так где это было, говоришь? — спросил Иван. Звездочёт поправил очки.

— На Ладожской.

— Да ерунда это всё, — спокойно сказал профессор Водяник. — Не было такого.

— Почему это не было?! — возмутился Звездочёт.

— Какой максимальный наклон у танковой пушки танка Т-90? Не знаете? А я знаю.

Ну ещё бы Проф не знал такой мелочи.

— Максимальный угол наклона вниз — около 15 градусов от горизонтали, — сказал профессор. — Вывод? Ничего бы у танкистов не получилось.

— Ну раз танки мы уже обсудили, — сказал Иван, — может, вернемся к ЛАЭС?

— Гм, — сказал Звездочёт. — Конечно.