Но князь Василий Лукич стерег Анну, как дракон, и потому последней компании сноситься с нею было трудно; надобно было действовать тайком, через женщин; главною посредницею была свояченица князя Черкасского штатс-дама Прасковья Юрьевна Салтыкова, урожденная Трубецкая, по мужу свойственница императрице. Рассказывали, что употреблялись и другие средства сноситься с императрицею: будто приносили к ней каждый день ребенка, Биронова сына, и клали ему за пазуху записки о ходе дела; наконец, будто

Феофан Прокопович подарил Анне столовые часы, в которых под доскою она нашла уведомление, что преданные ей люди положили действовать решительно. Ходил также слух, что верховники, устрашенные всеобщим неудовольствием и не надеясь выиграть дело, предложили Анне провозгласить ее самодержицею, на что она отвечала: „Это для меня слишком мало – получить самодержавие от осьми персон 25 числа члены Совета также собрались на обычное заседание… как вдруг входит князь Василий Лукич и зовет их к императрице. В большой зале дворца нашли они государыню и множество из Сената, генералитета и шляхетства, человек 800, от имени которых начали читать просьбу; в ней говорилось, что императрица по своей неизреченной милости изволила подписать условия, предложенные ей Верховным тайным советом, за что все верноподданные приносят ей глубочайшую благодарность за себя и за потомков своих, которые не перестанут благословлять имя ее величества; несмотря на то, обязанность верноподданных заставляет представить ее величеству, что в означенных пунктах заключаются обстоятельства, заставляющие опасаться впредь для народа событий неприятных, которыми враги отечества могут воспользоваться; после зрелого размышления об этих условиях сделаны были Верховному тайному совету письменные представления; требовалось, чтоб по большинству голосов установлена была правильная и хорошая форма правления. Но Верховный тайный совет отвечал, что ничего нельзя сделать без соизволения ее величества. Зная натуральное милосердие императрицы, присутствующие наипокорнейше просят приказать рассмотреть различные проекты, предложенные ими, призвавши одну или двух персон из каждой фамилии для установления такой правительственной формы, которая бы угодна была всему народу. Хотя просьба подписана и немногими лицами, потому что боялись собираться, однако присутствующие уверяют, что все шляхетство ее одобряет. Когда чтение было кончено, князь Василий Лукич обратился к императрице с просьбою обдумать вместе с членами Верховного тайного совета, какой ответ дать на подобное прошение. Тут вдруг подле Анны очутилась сестра ее Екатерина Ивановна, герцогиня мекленбургская, с пером и чернилицею в руках. „Нечего тут думать, государыня, – сказала она сестре, – извольте подписать“. Анна подписала; но тут встала буря, и не со стороны членов Верховного тайного совета, которые стояли совершенно пораженные; гвардейские офицеры и другие из шляхетства, хотевшие полного восстановления прежней правительственной формы, начали кричать: „Не хотим, чтоб государыне предписывались законы; она должна быть такою же самодержицею, как были все прежние государи“… В четвертом часу пополудни дворянство возвратилось во дворец с новою просьбой, в которой говорилось: „Когда ваше императорское величество всемилостивейше изволили пожаловать всепокорное наше прошение своеручно для лучшего утверждения и пользы Отечества нашего сего числа подписать, недостойных себе признаем к благодарению за тако превосходную вашего императорского величества милость. Однако ж усердие верных подданных, которое от нас должность наша требует, побуждает нас по возможности нашей не показаться неблагодарными; для того в знак нашего благодарства всеподданнейше приносим и всепокорно просим всемилостивейше принять самодержавство таково, каково ваши славные и достохвальные предки имели, а присланные к вашему императорскому величеству от Верховного совета и подписанные вашего величества рукою пункты уничтожить. Только всеподданнейше ваше императорское величество просим, чтоб соизволили сочинить вместо Верховного совета и высокого Сената один Правительствующий сенат, как при Петре Первом было, и исполнить его довольным числом – 21 персоною; такожде ныне в члены и впредь на упалые места в оный Правительствующий сенат и в губернаторы, и в президенты повелено б было шляхетству выбирать баллотированьем, как то при Петре Первом уставлено было; и притом всеподданнейше просим, чтоб по вашему всемилостивейшему подписанию форму правительства государства для предбудущего времени ныне установить“… Когда прочли эту просьбу, императрица притворилась удивленною. „Как, – сказала она, – разве пункты, которые мне поднесли в Митаве, были составлены не по желанию целого народа?“ – „Нет!“ – отвечали собравшиеся. „Так, значит, ты меня, князь Василий Лукич, обманул!“ – сказала Анна. О последующем в протоколе Верховного тайного совета записано: „Пополудни в четвертом часу к ее императорскому величеству призыван статский советник Маслов, и приказано ему пункты и письмо принесть к ее величеству, которые в то ж время и отнесены и ее величеству от господ министров поднесены, и те пункты ее величество при всем народе изволила, приняв, разорвать“».

Так, опираясь на гвардию, Анна Иоанновна легко обошла ограничение власти и стала самодержной императрицей. После коронации она переехала в Петербург.

Однако правление Анны Иоанновны для страны оказалось настоящим кошмаром. Если «кондиции» хоть как-то могли сдержать ее распоряжения, то теперь Верховный совет не значил ровным счетом ничего. Скоро он был уничтожен. Зато к власти при Анне пришел фаворит императрицы Бирон, которого она привезла с собой из Курляндии. Ему она и доверила все дела в государстве, что сразу же сказалось на национальном составе управляющего класса: в Россию хлынули иностранцы, и только им отдавалось предпочтение при назначении на должность. Как писали современники, в государстве развилось зло, какого прежде не бывало. Тут, конечно, стоит усомниться в их показаниях: бывало. Но чем-то смутное бироновское время напоминало смутные годы начала XVII века. Во-первых, снова подвела погода, и в стране начался голод и мор, что не могло не связываться с правящим домом. Обычно стихийные бедствия считались «заслугой» правителей, наказанием за грехи. Этот взгляд, бытовавший в старину, был актуален и для XVIII столетия. Во-вторых, видя утоньшение казны, в государстве вводились все новые и новые поборы, разоренное неурожаем население вымирало, не имея сил платить. Но теперь, как во время ига, по дворам ездили сборщики налогов и взимали их без всякой жалости и сострадания, а отказывающиеся сдавать налоги платились за это свободой или жизнью. В-третьих, Бирон ввел снова систему всеобщего доносительства. Народ не понимал, в какой стране он живет, в родной или завоеванной, так что не удивительно, что бунт против злоупотребления власти зрел и должен был во что-то вылиться. Бирон, человек незнатного рода, в последние годы правления Анны Иоанновны получил титул герцога, что возмутило как русских, так и немцев в Курляндии, но тем оставалось лишь признать свершившийся факт: для удачного решения этого титульного вопроса в Курляндию выдвинулось русское войско. Избрание произошло успешно. В то же время, желая закрепить право на престол за линией царевича Ивана, Анна Иоановна выдала замуж дочь своей сестры Екатерины Анну Леопольдовну за принца брауншвейг-люнебургского Антона-Ульриха, ко всему прочему еще и наследника шведского престола. От этого брака в августе 1740 года родился сын Иоанн. Императрица тут же назначила его наследником русского престола, а управляющим делами государства при нем назвала своего любимого герцога Бирона. По этому случаю вышел специальный указ: