«По воле Божеской случиться может, что внук наш в сие ему определенное наследство вступить может в невозрастных летах, когда он сам правительство вести в состоянии не будет; того ради всемилостивейше определяем, чтоб в таком случае и во время его малолетства правительство и государствование именем его управляемо было чрез достаточного к такому важному правлению регента, который бы как о воспитании малолетнего государя должное попечение имел, так и правительство таким образом вел, дабы по регламентам, и уставам, и прочим определениям и учреждениям, от дяди нашего, государя императора Петра Великого, и по нем во время нашего благополучного государствования учиненным, как в духовных, военных, так в политических и гражданских делах поступано было без всяких отмен. К чему мы по всемилостивейшему нашему матернему милосердию к империи нашей и ко всем нашим верным подданным во время малолетства упомянутого внука нашего, великого князя Иоанна, а именно до возраста его семнадцати лет, определяем и утверждаем сим нашим всемилостивейшим повелением регентом государя Эрнста Иоанна, владеющего светлейшего герцога курляндского, лифляндского и семигальского, которому во время бытия его регентом даем полную мочь и власть управлять на вышеозначенном основании все государственные дела, как внутренние, так и иностранные, и сверх того в какие бы с коею иностранною державою в пользу империи нашей договоры и обязательство вступил и заключил, и оные имеют быть в своей силе, как бы от самого всероссийского самодержавного императора было учинено, так что по нас наследник должен оное свято и ненарушимо содержать».

Сама императрица умерла в том же 1740 году.

Тут же, вопреки воле Анны Иоанновны, начался жестокий спор, по закону ли позволить Бирону находиться регентом при наследнике в обход права матери и отца. И действительно, закон не предполагал специального регента при живых родителях, но тут, само собой, победила сторона Бирона – слишком многие в государстве боялись потерять власть. Так что Анна Леопольдовна поспешила в Петербург со своим малюткой-сыном, а страной до совершеннолетия Иоанна Антоновича стал управлять Бирон. Знай Анна Леопольдовна, какую страшную участь организовала судьба для ее ребенка, то вряд ли бы рискнула ехать на русскую чужбину.

Странную, однако, вещь заметил Соловьев, вникая в документы XVIII столетия. Сразу после объявления младенца Иоанна императором России был издан еще один указ, который предполагал, что в случае бездетной смерти этого наследника все права на русский престол могли иметь только другие его братья от того же брака Анны Леопольдовны и Антона-Ульриха. Если бы она вышла замуж во второй раз, дети от нового брака такие права бы теряли. Право на престол таким образом «делалось принадлежностью не внука царя Иоанна Алексеевича, но принца Антона Брауншвейгского».

Почему?

Соловьев видел в этом распоряжении не ошибку его составителя Остермана, а намеренное действие – дабы заставить Анну Леопольдовну сохранить брак хотя бы ради престола (Остерман любил принца и прохладно относился к его жене). Но хуже этого распоряжения, которое переводило престол от русских фамилий к немецким, было то, что во главе государства стал иноземец. По этому поводу Соловьев не мог не воскликнуть:

«Тяжел был Бирон как фаворит, как фаворит-иноземец; но все же он тогда не светил собственным светом и хотя имел сильное влияние на дела, однако, довольствуясь знатным чином придворным, не имел правительственного значения. Но теперь этот самый ненавистный фаворит-иноземец, на которого привыкли складывать все бедствия прошлого тяжелого царствования, становится правителем самостоятельным; эта тень, наброшенная на царствование Анны, этот позор ее становится полноправным преемником ее власти; власть царей русских, власть Петра Великого в руках иноземца, ненавидимого за вред, им причиненный, презираемого за бездарность, за то средство, которым он поднялся на высоту. Бывали для России позорные времена: обманщики стремились к верховной власти и овладевали ею, но они по крайней мере обманывали, прикрывались священным именем законных наследников престола. Недавно противники преобразования называли преобразователя иноземцем, подкидышем в семью русских царей; но другие и лучшие люди смеялись над этими баснями. А теперь въявь, без прикрытия иноземец, иноверец самовластно управляет Россиею и будет управлять семнадцать лет. По какому праву? Потому только, что был фаворитом покойной императрицы! Какими глазами православный русский мог теперь смотреть на торжествующего раскольника? Россия была подарена безнравственному и бездарному иноземцу как цена позорной связи! Этого переносить было нельзя».

Этого и не перенесли. Проуправляв страной около года, Бирон оказался смещен вместе со всей брауншвейгской фамилией.

Сначала речь шла только о смещении ненавистного временщика. Во главе заговора встал Миних. Свержение Бирона проходило в пользу принца Антона-Ульриха и малолетнего Ивана Антоновича. Ночью на 8 ноября фельдмаршал вошел во дворец Бирона, взял его сонного с постели, закатал в одеяло, заткнул кляпом рот и отвез прямиком в Зимний дворец. Анну Леопольдовну провозгласили правительницею, принца Антона-Ульриха – генералиссимусом, Миниха – первым министром, а Бирона лишили имения, чинов, орденов и отправили в Сибирь, в город Пелым. На этом его служба русской державе пришла к концу. Однако и новые властители России не долго удержались у власти. Анне Леопольдовне стали мягко внушать, что Миних человек опасный и неверный, если он предал Бирона, то может предать и ее. Анна Леопольдовна поверила… и отправила верного Миниха в отставку. Этим самым она решила и свою судьбу.

На отцовский престол давно претендовала дочь Петра Елизавета. Теперь, когда самый опасный враг был устранен, она легко могла воспользоваться случаем и сместить с трона императора Ивана Антоновича. К малютке она не питала враждебных чувств, но тем не менее видела в нем угрозу для всего отцовского дела. Очень в плане манипуляции общественным мнением ей помогла Швеция, которая вдруг затеяла войну, «выставив в числе причин отстранение от престола цесаревны Елисаветы Петровны и голштинского дома». Недовольство нерусскими правителями, какими-то весьма дальними родственниками, давно уже зрело и в народе, особенно это настроение витало в гвардии, рожденной, собственно, из потешных полков Петра. Там Елизавету Петровну любили. Она не преминула воспользоваться удобным случаем. Действовала Елизавета Петровна точно так же, как и Миних против Бирона. Медлить было нельзя. Преданные Елизавете гвардейцы уже получили приказ выступать в Финляндию против шведского войска. Так что в ночь с 25 на 26 ноября 1741 года Елизавета Петровна сама повела гвардейцев брать Брауншвейгов. Надев кирасу поверх обычного платья, Елизавета села в сани и поехала в казармы Преображенского полка. Гренадерскую роту она нашла уже в полном сборе. «Ребята! Вы знаете, чья я дочь, ступайте за мною», – сказала Елизавета. «Матушка! – возопили солдаты и офицеры. – Мы готовы, мы их всех перебьем». Тут уж Елизавета стала объяснять, что ежели всех перебьют, то она на такое дело с ними не пойдет, все должно быть без крови. Затем Елизавета разломала барабан, чтобы случайно не подняли тревогу, взяла в руки крест, встала на колени и произнесла: «Клянусь умереть за вас; клянетесь ли умереть за меня?» Рота дружно заорала: «Клянемся!» Далее она будто бы обратилась с последним напутствием: «Так пойдемте же, и будем только думать о том, чтоб сделать наше отечество счастливым во что бы то ни стало». Потом царевна села в сани, гренадеры окружили ее толпой и все двинулись к Зимнему дворцу. В конце Невского, чтобы не делать шума, царевна вышла из саней и дальше уже шла пешком. Ей трудно было поспевать за солдатами, так что гвардейцы подхватили Елизавету на руки, так и донесли до дворца. Зайдя в караульную, она разбудила дремлющих часовых и сказала: «Не бойтесь, друзья мои, хотите ли мне служить, как отцу моему и вашему служили? Самим вам известно, каких я натерпелась нужд и теперь терплю и народ весь терпит от немцев. Освободимся от наших мучителей». Солдаты обрадованно воскликнули: «Матушка, давно мы этого дожидались, и что велишь, все сделаем». Но четверо командиров оказали сопротивление, так что тут же по велению царевны их арестовали. После этого Елизавета с гренадерами вошла во дворец и затем в комнату государыни. Когда сонную Анну растолкали, та только и могла спросить с удивлением: «Как? Это вы, сударыня?» – «Сестрица, пора вставать!» – сказала ей Елизавета. Анна Леопольдовна все поняла. Она просила лишь, чтобы не делали зла ни ее мужу, ни ее сыну. Елизавета обещала. Взяв на руки маленького императора, она воскликнула: «Бедное дитя! Ты вовсе невинна; твои родители виноваты!» После чего всю семью посадили под конвоем в сани и отправили во дворец Елизаветы. Туда уже свозили взятых с постели других сторонников Анны Леопольдовны, Миниха и Остермана при аресте побили, а Менгдена с женою так и вовсе избили.