Мы тихо, без боя,

В хвосте у конвоя

К утесам Ла-Манша несемся стремглав.

Меж Дувром и Раем

Мысок выбираем

И ночью товар выгружаем тайком:

Сигнал чуть заметный

И посвист ответный

Нам, честным торговцам, отлично знаком.

Но есть еще люди,

Которые любят

Ночами соваться в чужие дела.

Бывает, их даже

Пристукнут на пляже —

И нам же за это позор и хула!

И слева, и справа

Грозит нам расправа,

Мы жизнью рискуем, – какой же злодей

Дал судьям команду,

Чтоб за контрабанду

По тюрьмам гноили нас, честных людей?

Перевод М. Бородицкой

Перевод М. Бородицкой

Эдди, священник в Селси,

Дверь отворил и ждет:

Служба назначена в полночь,

Что же никто не идет?

Звал прихожан на службу

Колокол сквозь пургу,

Но не спешили саксонцы

В церковь на берегу.

«Скверная нынче погодка,

Крепок домашний мед…

Ладно, – промолвил Эдди, —

Кто-нибудь да придет».

И к алтарю подошел он,

Свечи над ним зажег —

И мокрый, дрожащий ослик

Явился на огонек.

В окна хлестала буря,

Брызги покрыли пол.

Следом протиснулся в двери

Старый усталый вол.

«Мне ли, грешному, ведать

Кто из нас мал, кто велик?

Это, – промолвил Эдди, —

Только Всевышний постиг.

Коли сошлись мы вместе

В этот полночный час —

Братья, благие вести

Есть у меня для вас!»

И вол услыхал о хлеве

В чужой Вифлеемской земле,

А ослик – о том, кто въехал

В Иерусалим на осле.

И оба внимали Слову,

Будто забыв обо всем,

И только пар от дыханья

Клубился над алтарем.

Когда же утихла буря

И миновала ночь,

Встряхнулись мохнатые гости

И ускакали прочь.

Люди смеялись над Эдди.

«Что ж, – отвечал им тот, —

Я отворяю церковь

Всякому, кто придет».

Перевод М. Бородицкой

В деревенской лавочке они купили мятных леденцов и теперь возвращались домой мимо церкви святого Варнавы. Тут им повстречался Джимми Кидбрук, сынишка здешнего плотника. Изо рта у малыша торчала длинная стружка, по щекам катились слезы. Он пытался открыть кладбищенскую калитку, сердито колотя по ней ногами.

Уна вытащила стружку и сунула в приоткрытый ротик мятный леденец. Джимми притих и сообщил, что ищет дедушку – он всегда почему-то искал именно дедушку, а не папу. И они повели его под осыпающимися липами вдоль старинных надгробий и, поднявшись по ступенькам, вошли с ним в церковь. Тут малыш огляделся и, никого не увидев, заверещал, как несмазанная дверь.

Откуда-то с колокольни раздался голос Сэма Кидбрука, молодого плотника. Дан и Уна даже подпрыгнули от неожиданности.

– Эй, Джимми, ты что там делаешь? Тащите-ка его сюда, отец!

Старый мистер Кидбрук, тяжело ступая, проковылял вниз по лестнице, сурово уставился на детей из-под сдвинутых на лоб очков, потом вскинул Джимми на плечо – и, не говоря ни слова, затопал наверх.

Дан и Уна засмеялись: старик всегда так потешно напускал на себя свирепый вид.

– Все в порядке, Сэм! – подняв голову, крикнула Уна. – Мы нашли его за оградой. А его мама знает, куда он пошел?

– Да он улизнул потихоньку! – отозвался Сэм. – Она там небось с ума сходит.

– Так я сбегаю предупрежу ее, – и Уна сорвалась с места.

– Спасибо, мисс Уна… А вы, мастер Дан, не хотите покуда поглядеть, как мы тут укрепляем брусья?

Дан мигом взбежал по лестнице и увидел Сэма Кидбрука: тот замечательно устроился почти на самом верху, под большими колоколами. Он лежал на животе среди балок и канатов, а пониже, на полу колокольни, старый мистер Кидбрук остругивал рубанком доску, не обращая внимания на Джимми, который на лету подхватывал свежие стружки и тотчас отправлял их в рот… Старик водил и водил рубанком, Джимми без устали жевал стружки, а широкий позолоченный маятник церковных часов мерно раскачивался взад-вперед: от края до края беленой стены.

Дан запрокинул голову и, сощурив глаза, потому что сверху сыпались опилки, попросил Сэма «разок ударить в колокол».

– Ударить не ударю, – улыбнулся Сэм, – но погудеть его для вас заставлю.

И он постучал по нижнему краю самого громадного из пяти больших колоколов. Гулкий стонущий звук волнами заходил по колокольне, то вверх, то вниз, будто мурашки по спине. Наконец, когда слушать его стало уже почти больно, звук исчез, рассыпавшись на тонкие жалобные вскрики, точно кто-то потер мокрым пальцем стеклянный бокал. В наступившей тишине громко щелкал маятник, отсчитывая взмахи.

Потом Дан услышал, как вернулась Уна от миссис Кидбрук, и поспешил вниз, к ней навстречу. Она стояла возле купели, приглядываясь к одинокой фигуре, замершей на коленях у ограды алтаря.

– Это не та леди, что приезжает поиграть на органе? – шепотом спросила Уна.

– Нет, она уже там, за перегородкой. И потом, она всегда ходит в черном.

Фигура тем временем поднялась с колен и двинулась к ним по проходу между скамьями. Это был седовласый старец в длинной белой сутане; на грудь его свешивалось что-то вроде шарфа с перекинутым через плечо концом. Просторные рукава сутаны были вышиты золотом, и по всему подолу тянулась яркая золотая полоса.

– Подойдите к нему поздороваться, – донесся вдруг из-за купели голос Пака. – Это же Уилфрид.

– Какой Уилфрид? – переспросил Дан. – Пойдем лучше вместе.

– Святой Уилфрид, покровитель Сассекса, он же архиепископ Йоркский. Я уж подожду, пока он сам позовет, а вы ступайте.

Было слышно, как поскрипывают их башмаки на вытертых надгробных плитах посредине церкви. Архиепископ поднял руку, на которой сверкнул перстень с алым камнем, и произнес несколько слов по-латыни. Его тонкое лицо было очень красиво и казалось почти таким же серебристым, как венчик седых волос вокруг темени.

– Вы здесь одни? – спросил он.

– С нами еще Пак, – ответила Уна. – Вы его знаете?

– Теперь – даже лучше, чем прежде.

Он сделал приглашающий жест рукой и опять заговорил по-латыни. Пак вышел из своего укрытия и с гордым видом протопал вперед. Архиепископ улыбнулся.