Кроме того, в кабинет, в котором было установлено семь камер, набилось порядка шестидесяти человек, которые хотели стать свидетелями исторического момента.

Кеннеди вышел из кабинета, вымыл лицо и вернулся за несколько секунд до выступления перед огромной аудиторией, национальной и мировой. Свет был слишком яркий, и ему было трудно читать текст с внесенными поправками. Он споткнулся в нескольких местах, а в каких-то говорил менее выразительно, чем обычно. Но мало кто обратил на это внимание. Его жесткая риторика скрыла ряд компромиссов, на которые он пошел в предыдущие дни, что значительно ослабило план Ачесона.

Кеннеди не стал, как призывал его Ачесон, объявлять чрезвычайное положение в стране, отклонил предложение о немедленной мобилизации и сократил расходы на оборону. За семнадцать дней, прошедших между совещанием в Хайяннис-Порте и выступлением 25 июля, «слюнтяи» методично ослабляли позицию Ачесона.

13 июля в Зале Кабинета секретарь Раск, используя собственные слова Ачесона, процитировал часть документа своего друга, в которой говорилось о том, что первые шаги должны быть по возможности сдержанными. «Мы должны пытаться избегать действий, которые могут быть восприняты как провокационные», – сказал он.

Ачесон, при поддержке вице-президента Джонсона, возразил Раску. Если, как советует его друг Раск, не призывать резервистов, то «мы не повлияем на мнение Хрущева относительно кризиса больше, чем могли бы, если бы сбросили бомбу после того, как он максимально форсирует события».

Банди предложил четыре альтернативы: 1) продолжать с максимально возможной скоростью укреплять вооруженные силы США; 2) продолжать все мероприятия, не требующие объявления чрезвычайного положения в стране; 3) объявить о чрезвычайном положении в стране и продолжать все приготовления, за исключением призыва резервистов; 4) пока избегать существенного наращивания военных сил.

Президент слушал, как его советники обсуждают варианты. Но впервые он раскрыл свой план перед телевизионной аудиторией. На совещании Совета по национальной безопасности он сказал, что только две вещи имеют для него значение: «Наше присутствие в Берлине и наш доступ к Берлину».

Ачесон был настолько расстроен тем, что он считал дрейфом в политике, что сказал в июле членам небольшой рабочей группы по Берлину: «Господа, вы тоже можете столкнуться с этим. В этой стране нет руководства».

На втором решающем совещании Совета по национальной безопасности, состоявшемся 19 июля, план Ачесона тихо умер после обмена мнениями между его автором и министром обороны Макнамарой. Ачесон настаивал на том, чтобы не позже сентября объявить в стране чрезвычайное положение и начать призыв резервистов. Макнамара считал, что пока этого не стоит делать, полагая, что Кеннеди может позже объявить чрезвычайное положение и, «когда потребует ситуация», мобилизовать резервы сухопутных войск.

Ачесон настаивал на своем, утверждая, что курс Макнамары недостаточно энергичный и конкретный.

Кеннеди не прерывал дискуссию, и Ачесону стало понятно, что у главнокомандующего не хватает смелости объявить полную мобилизацию. В конечном итоге Ачесон согласился с предложением Макнамары.

Посол Томпсон не присутствовал на совещании, но помог одержать победу своими телеграммами из Москвы, в которых утверждал, что Кеннеди произведет на Советы большее впечатление, удерживая союзников вместе для подготовки серьезных военных действий. Согласно его логике, более длительное сосредоточение и развертывание сил окажет большее влияние, чем эффектные, рассчитанные на публику жесты. Советники Кеннеди по разведывательной деятельности придерживались такого же мнения: слишком нарочитые военные приготовления только заставят Хрущева занять еще более жесткую позицию и, вполне вероятно, принять собственные контрмеры.

Таким образом, 25 июля президент не объявил в стране чрезвычайное положение, но сказал, что обратится к конгрессу по вопросу о выделении дополнительных средств на вооружение, призыве резервистов и введении экономических санкций против государств – участников Варшавского договора в случае блокады Берлина. На совещании Совета по национальной безопасности Кеннеди сказал, что чрезвычайное положение в стране – это «сигнал тревоги, которым можно воспользоваться только один раз», и следование курсом, предложенным Ачесоном, только убедит Советы в том, что «мы запаниковали», а не в решимости Соединенных Штатов.

Ачесон привел доводы в пользу объявления чрезвычайного положения в стране, доказывая, что это произведет впечатление и на Советы, и на тех, кто не считает ситуацию серьезной, позволив президенту мобилизовать один миллион резервистов и продлить сроки службы.

Однако Кеннеди не стремился слишком обострять ситуацию, в частности, потому, что хотел восстановить уверенность союзников в своей способности руководить страной после провала в заливе Свиней. Кроме того, он считал, что находится в длительной конфронтации с Советами, и опасался, что преждевременная эскалация может привести к «ложному кульминационному моменту» в конфронтации. Президент не хотел тратить понапрасну силы.

Итак, Кеннеди объявил об увеличении расходов на вооружение на 3,454 миллиарда долларов, почти столько, сколько Хрущев, но меньше, чем первоначально предлагал Ачесон (4,3 миллиарда долларов), и доведении численности сухопутных сил с 875 тысяч до 1 миллиона человек. Соединенные Штаты были готовы в кратчайший срок перебросить в Европу шесть дополнительных дивизий и приняли меры для приведения в боевую готовность ряда авиационных соединений, необходимых для их поддержки.

Самым поразительным, но оставленным без внимания СМИ было то, что президент семнадцать раз упомянул в своей речи Западный Берлин, упорно добавляя определение «Западный». Кеннеди повторил то, что сказал Хрущеву в Вене: Советы вольны делать все, что хотят, с восточной частью города, при условии, что не будут касаться его западной части.

И только на следующий день один из высокопоставленных сотрудников Информационного агентства США, Джеймс О’Доннелл, выразил недовольство Теду Соренсену относительно того, что в заключительной части речи был сделан акцент на Западном Берлине. Мнение О’Доннелла имело значение, поскольку он был другом семьи Кеннеди, ветераном Второй мировой войны и первым из иностранных солдат-победителей побывал в гитлеровском бункере. Он написал книгу о последних днях Гитлера и пережил берлинскую блокаду в качестве корреспондента «Ньюсуик».

Во время обеда Соренсен с гордостью показал О’Доннеллу проект выступления 25 июля, заявив, что речь понравится «даже сторонникам жесткого курса», вроде него. Однако чем внимательнее О’Доннелл изучал речь, тем более поражался содержавшимся в ней односторонним уступкам. В речи говорилось о готовности Кеннеди удалить «раздражители» из Западного Берлина и в то же время подчеркивалось, что «свобода этого города не может быть предметом обсуждения». Согласно Ульбрихту, в число «раздражителей» входили западноберлинские СМИ, радиостанция РИАС в американском секторе, свобода, с которой действовали западные военные и спецслужбы, и – самое главное – возможность восточных немцев пересекать открытую границу и искать убежище на Западе.