гастролей и под конец падала от усталости, но ее осенние представления были полны юношеской энергии. Критик из The Observer попытался осудить «Ромео и Джульетту» за мрачный сталинский монументализм и описал его как «громоздкий трехъярусный спектакль, идущий в оперном темпе на фоне колонн и парчи», об актерском мастерстве танцовщиков он отозвался как о чем-то, что должно было остаться в эпохе немого кино[702].

Атмосфера в театре была напряженная. Во время поднятия занавеса «можно было слышать, как где-то пролетает муха», — сказала Уланова в 1986 году[703]. Она вышла на сцену и завоевала сердца зрителей. Балерина поразила критика своими «острыми скулами и бледной кожей, светлыми волосами и голубыми глазами… такими же прозрачными, как капля воды»[704]. Ее искренность покорила публику и «ошеломила» английскую приму-балерину Марго Фонтейн[705], впоследствии утверждавшую, что выступления Улановой в 1956 году заставили ее по-новому взглянуть на балет. «Отточенный танец в своей завершенности был похож на густые сливки, медленно льющиеся из кувшина, без единого резкого движения, а красивые ноги будто были сделаны из гибкой стали»[706].

Хачатурян за роялем, в окружении слушающих Юрия Файера, Леонида Лавровского и Игоря Моисеева, 1957 год.

Юная выпускница хореографического училища Нина Тимофеева[707] заменяла Плисецкую в версии «Лебединого озера», где первый и второй акты были соединены в одно действие. Она преодолела давление и показала «восхитительно целостное выступление», как отметил журналист The Spectator, «его лишь немного портили несколько ошибок, допущенные из-за волнения»[708]. Балет сорвал бурные овации, и главные артисты «увидели перед собой розовые лепестки, которые поклонники разложили на их пути от театра до отеля», несмотря на постыдное отсутствие Плисецкой[709]. Однако сама она не дала никому забыть произошедшее.

Танцовщица осталась в Москве во время лондонских гастролей, но приняла участие в злобном эксперименте, начатом танцовщиком и хореографом Анатолием Кузнецовым. Он был рад зацепиться за тот факт, что главная звезда театра не могла показать энергичные прыжки в Лондоне и порвать с традицией Большого. Пока балетная труппа находилась в турне, оставшиеся артисты вынуждены были выступать в менее масштабных представлениях в Москве.

В 1956 году все пошло не так. Плисецкая получила роль Одетты/Одиллии в новой четырехактной версии «Лебединого озера» 1937 года. Ее дядя Асаф Мессерер ставил кульминационную сцену — дуэль Ротбарта и Зигфрида. Принц подрезает крылья злодея, которые дают ему силы, и тем самым освобождает девушек от заклятия. Анатолий Кузнецов разработал хореографию первого, «мужественного», и третьего актов, а Марина Семенова, выходившая на сцену в главной роли в 1937 году, занималась «женственными» вторым и четвертым актами. Спектакль быстро приобрел известность благодаря партии Плисецкой, созданной специально для ее взрывного стиля. На премьере зал оказался полностью забит зрителями, и зарубежные репортеры сбивались с ног в попытках получить билет в театр. Балерина вспоминала, что ее 6 раз вызывали на поклон после адажио и 4 раза после вариаций. В начале 2-го акта она повернулась к залу спиной, чтобы показать пластичность рук, и с тех пор целые поколения балерин решили следовать ее примеру. Однако наблюдателям из правительства это не понравилось. Танцовщицу вызвали на разговор с Екатериной Фурцевой, будущим министром культуры, в кабинет в ЦК, а милиционеры допрашивали ее поклонников. Кузнецов, стоявший за триумфом Плисецкой, ожидал награды от Большого и в итоге получил ее. Правда, лишь за помощь в постановке хореографической части балета, а не за руководство. Он с обидой отверг вознаграждение.

Плисецкой становилось тесно в советских застенках. Когда ей отказали в поездке в Париж с группой солистов Большого в 1958 году, она взбунтовалась и написала Хрущеву, напомнив ему, что она — звезда. «Правительственные спектакли», предназначенные для демонстрации советской культуры иностранным высокопоставленным лицам, были «доверены» ей, настаивала балерина[710]. Это не помогло — ее не пустили в Лондон, затем в Париж, и она рисковала не поехать на гастроли в Нью-Йорк в 1959 году. Танцовщице пришлось умолять Хрущева простить ее за слишком длинный язык, а также за неуважение к вездесущим сотрудникам КГБ и ошибки, «закрывшие путь» за границу[711]. «В последние несколько лет я вела себя неподобающе дурно, не понимая, что на мне, как на артистке Большого театра, лежит огромная ответственность, — писала Плисецкая лидеру СССР. — Я позволила себе быть легкомысленной. Недопустимо говорить о советской реальности и о людях, занимающих высокие посты в нашей профессии, не осознавая, что мои слова будут иметь резонанс». Ее чистосердечная мольба Хрущеву, соцреалистической карикатуре на политика, продолжилась признанием, что она «часто была нетактичной и вела себя вызывающе на собраниях, разговаривая почти только с иностранцами. Я очень сожалею, что позволила себе пригласить секретаря британского посольства Моргана к себе домой, ни с кем не проконсультировавшись перед этим. Также однажды я не пришла на прием в посольстве Израиля, сказав, что не получила приглашения, которое на самом деле было выдано мне работниками Министерства иностранных дел. Поверьте, сегодня я искренне раскаиваюсь». После самоуничижительных заявлений балерина упомянула, что вышла замуж за композитора Родиона Щедрина, и «теперь все будет по-другому», «никому больше не придется за меня краснеть»[712]. Она уверяла, что дома у нее останется супруг, поэтому ей нет никакого смысла пытаться сбежать из страны. Это помогло, и Плисецкая получила разрешение поехать в США.

Пакуя чемоданы, 9 апреля 1959 года танцовщица снова написала Хрущеву, чтобы выразить свою благодарность за его «доверие»: «Я невероятно рада. Никогда еще не чувствовала себя так спокойно»[713]. Она была удивлена, узнав, что одной из тех, кто проголосовал за нее, оказалась Ольга Лепешинская. Артистка не смогла сказать ничего положительного о коллеге в автобиографии по личным и профессиональным причинам, но в 1959 году та оказала важную поддержку, объявив парткому Большого театра, что «Плисецкую нужно пустить на гастроли в США», поскольку американская публика желала видеть именно ее[714]. В кабинете руководителя КГБ муж Плисецкой Родион Щедрин[715] также пообещал, что, несмотря на страдания, причиненные ей в прошлом, она не сбежит, — ведь балерина боялась за себя и любила его.

Объявление о ее допуске поразило коллег по гастролям. В программе выступлений в Метрополитен-опера даже не было указано ее имя, так что пришлось печатать специальные вкладыши. 20 апреля 1959 года Плисецкая появилась на обложке Newsweek в костюме Хозяйки Медной горы из спектакля «Каменный цветок». Составитель аннотаций предположил, что Кремль «ослабил хватку», чтобы «добавить пропагандистской ценности ее появлению на сцене»