— Мы нашли орудие убийства вашего отца в вашем платяном шкафу. — Пия положила перед ней на стол снимок, сделанный Крёгером камерой мобильного телефона, и предложила ей позвонить адвокату, но та отказалась. — И вечером двенадцатого мая вы находились в Рабенхофе.

Фрауке Хиртрайтер не проявляла ни малейших признаков неуверенности или страха. Она сидела, поставив локти на стол и упершись подбородком в ладони, покрытые еще не зажившими до конца царапинами.

— Четырнадцатого мая вы проникли в опечатанный дом вашего отца и что-то взяли из шкафа комнаты на втором этаже дома, — продолжил допрос Кем, как было условлено. — Мы предполагаем, что вам было известно содержание завещания вашего отца, и поэтому вы хотели его уничтожить.

Завещание! Пия все еще не могла успокоиться из-за того, что Боденштайн утаил от нее столь важную информацию. Вскоре после того, как он ушел, доктор Энгель возложила на нее обязанности руководителя К-2. Пия поинтересовалась, что послужило причиной для ухода в отпуск ее шефа, и тогда советник уголовной полиции рассказала ей о завещании Хиртрайтера. Первым ее порывом было позвонить Боденштайну и отменить сегодняшнюю встречу, но потом она передумала. Собственно говоря, Пия была больше разочарована, чем рассержена.

Четыре года они работали вместе душа в душу и раскрыли немало запутанных дел. Со временем дистанция между ними сокращалась, росло взаимное доверие. Они были откровенны друг с другом и привыкли во всем друг на друга полагаться. И вдруг все изменилось.

С болью в душе Пия была вынуждена наблюдать за тем, как Боденштайн занимался исключительно своими личными проблемами и при этом постепенно утрачивал проницательность и благоразумие, всегда свойственные ему прежде. Теперь она осталась одна. Ей даже нельзя было позвонить Оливеру, чтобы посоветоваться, — это ей категорически запретила госпожа доктор Энгель.

— Послушайте, — нарушила Фрауке ход мыслей Пии. — Я ни малейшего понятия не имею, каким образом ружье оказалось в моей комнате. Но я не убивала ни отца, ни Телля. Зачем мне это было нужно?

— Ведь вы ненавидели своего отца? — произнес Кем, скорее утвердительным, нежели вопросительным тоном. — Он на протяжении многих лет третировал и унижал вас и вашу мать. Кроме того, нам известно, что вы хорошо стреляете и умеете обращаться с огнестрельным оружием.

Фрауке Хиртрайтер горько усмехнулась.

— Для того, чтобы застрелить человека из винтовки с близкого расстояния, не нужно быть очень хорошим стрелком.

Кем оставил это замечание без внимания.

— Зачем вы приезжали в среду в усадьбу?

— Вы же знаете моих братьев. — Фрауке вздохнула. — Кроме того, вам известно, что они полные банкроты. Я хотела забрать некоторые вещи, которые были дороги моей матери, пока они не достались им. Все, что попадает к ним в руки, они превращают в деньги.

— Я вам не верю.

— Ну, хорошо. Это были не только памятные вещи. Среди прочего там были документы на оба старых автомобиля. Да, и еще копия завещания отца. Поэтому я знала, что унаследую усадьбу, а мои братья — родительский дом нашей матери в Бад-Тёльце. Мне не хотелось ехать так далеко на моем старом автомобиле, и я воспользовалась «Мерседесом» отца.

— Вы ездили в Бад-Тёльц?

— Да. Той самой ночью.

— Что вы там делали? — вновь включилась в допрос Пия.

— После смерти матери ее родительский дом пустует. Отец больше не хотел туда ездить. Дед моей матери был состоятельным мюнхенским торговцем и любителем искусства. Он скупал картины в то время еще не известных художников, пока сам не стал бедным, как церковная мышь. Большинство этих картин моя мать постепенно распродала музеям, но три сохранила: одну Карла Шпицвега[30], одну Карла Ротмана[31]и одну Владимира Бехтеева периода «Синего всадника»[32]. Я достала их с чердака, и теперь они находятся в багажнике «Мерседеса».

— Я понимаю, — сказала Пия. — Вы хотели завладеть картинами раньше братьев, чтобы потом продать их.

— Нет, я не собираюсь их продавать. Я хочу сохранить их, потому что они кое-что для меня значат.

На несколько секунд в комнате воцарилась тишина, если не принимать во внимание жужжание мух, летавших над головами.

Пия задумчиво разглядывала Фрауке Хиртрайтер. За свою профессиональную карьеру она допрашивала многих людей — виновных и невиновных, совершивших умышленные и неумышленные убийства, лжецов и тех, кто считал себя умнее глупых полицейских. Одни проявляли нервозность, другие вели себя агрессивно, третьи плакали. К какой категории принадлежала женщина, которая спокойно сидела напротив нее и невозмутимо смотрела ей в глаза? Может быть, она была хорошей актрисой?

Пия пыталась отыскать в поведении Фрауке Хиртрайтер и ее мимике признаки виновности и угрызений совести. Тщетно. У нее не было нервного тика, она не отводила взгляда, не запиналась, на вопросы отвечала четко, без колебаний.

Пию охватило тягостное предчувствие, что она опять идет по ложному следу. Каким бы образом ни попало ружье в платяной шкаф Фрауке Хитрайтер, эта женщина не убивала своего отца и его собаку. Продолжение допроса было пустой тратой времени.

Кирххоф встала, сделала Кему знак следовать за ней и вышла из комнаты. С момента ее возвращения из отпуска на нее навалилось столько всего, что она уже не знала, когда именно потеряла путеводную нить в этом невообразимом хаосе событий. Боденштайн в таких случаях обычно брал тайм-аут и гулял, чтобы успокоиться и привести в порядок свои мысли. Возможно, ей следовало сделать то же самое. И не откладывая.

— Что такое? — спросил ее Кем, когда они вышли за дверь. Пия прислонилась к стене.

— Она ни при чем. Все это ерунда. Я уверена.

— Боюсь, что ты права. Хочешь ее отпустить?

— Нет. Пока нет. Но мне нужна пауза.

Кем понимающе кивнул. Пия сложила ладони вместе и поднесла указательные пальцы к губам. Марк Тейссен у Фридерике Францен. Что он там делал? Где Теодоракис? Каким образом его следы ДНК оказались на теле Гроссмана? Почему Марк ездит на мотороллере, зарегистрированном на имя Гроссмана? Что ей показалось странным в автомобиле госпожи Францен? Зачем, в самом деле, Радемахер и Ральф Глокнер приезжали во вторник вечером в Рабенхоф? Чем больше Пия размышляла обо всем этом, тем сумбурней становился поток ее мыслей.