проклятиями бросили в кострище. Когда он сгорел, шаманы раскидали его пепел во все стороны, а быстрый горный ветер развеял по всему Уралу.

Экскурсия перешла с помоста за перила. Там немного в стороне лежала темная чугунная плита, а на ней стоял чугунный же столб высотой с метр, наверху у него урна с языком железного пламени, а сбоку крупная надпись:

Вогул Степан Чумпин сожжен здесь в 1730 году.

Чугунная плита под памятником раскололась, сквозь трещину проросла густая зеленая трава.

Оглядели еще раз горные дали.

— Земля-то какая большая и красивая! — сказала Настя.

— И какая железная, — добавил Степа. И оба вздохнули.

Спустившись к руднику, Степа спросил Коркина, можно ли взять на память кусочек руды.

— Думаю, можно. Никого не разоришь. Двести лет роют, а дна все нет. Бери вон из рассыпанных на дороге, их все равно распылят колесами.

Степа поднял кусок с детскую голову и тут же закричал:

— Настя! Настя! Товарищ Коркин, идите сюда!

Они подошли: ну что? Степа протянул угловатый кусок руды:

— Какой тяжеленный. Железо, чистое железо. Попробуйте!

Они подержали кусок.

— Ну что? Зачем звал? — спросил Коркин. Он думал, что у парня есть дело.

— Подержать его.

— Вот чудило. Будто железа не видывал.

— А интересно как, без домны, без мартена, само сделалось.

Хотя кусок был увесистый, с кирпич, Степа все-таки сунул его в свой узел на память о великом вогуле Степане Чумпине.

* * *

Ехали обратно. Наступала ночь. Под колесами вагонов стонали и жаловались рельсы, гудела земля, наполненная железом, в небе играли зарева доменных и мартеновских печей. Во мраке ночи и гор теплились костры, неведомо кем зажженные, то вспыхивали, то умирали. Горные леса раскачивал ветер и шумел кому-то о чем-то.

Настя и Степа стояли у открытой двери, и казалось им, что эта ночь — та самая ночь, когда связанного Степана Чумпина привели на гору Благодать. Огромный костер на горной вершине под облаками. Вокруг него вогульские старшины, шаманы и обманутые ими охотники, все с луками и колчанами, полными стрел. Среди них связанный Степан Чумпин. Костер горит широко, спокойно, ровно. И вдруг пламя прыгает огненным столбом в туче красных брызг — это бросили в костер несчастного вогула.

Далеко слышны его крики, долго мечется пламя костра. Что, кому кричит Чумпин?

Насте и Степе казалось, что стонут и жалуются не рельсы, а Степан Чумпин; кричит не паровоз, а Степан о железе и, может быть, о том, что будет через двести лет после его смерти.

Наконец они устали глядеть на горы, которым не было счета, на огни заводов, поселков, чьих-то костров, и сели в темный уголок вагона мечтать о той жизни, когда они станут большими. Свои думы шепотком передавали друг другу.

— Я сошью себе маленькую-маленькую котомочку, положу в нее всего понемножку и пойду, — говорила Настя. — Хорошо! В прошлом году я сидела у камня и зажигала костер. Нынче приду к нему и на том же месте снова зажгу костер. Буду видеть, как радуются и плачут люди, порадуюсь и поплачу вместе с ними. А то помогу где-нибудь работать, потом скажу: «Не надо мне денег» — и уйду дальше.

Настя верила и в маленькую котомочку, и в костерки, не думалось ей, что многое из этого будет несбыточно и не нужно.

— Степа, ты не хочешь со мной?

— Я пойду в бегуны. — Он предугадывал, что у него впереди — не котомочка и костры, а темный цех, железо, мартен и прокатные станы.

В разговорах ребята незаметно уснули. К ним подошла Кулькова:

— Спят, как птенчики, будить жалко, — и начала будить осторожно: — Вставайте завтракать, домой приехали.

Наступил день, взошло солнце, потухли зарева домен и костры, но думалось все о Степане Чумпине, о пучке травы, выросшей из его пепла. Если неграмотный охотник двести лет назад понял, куда идет жизнь, что железный путь жизни — благой путь, то как не понять этого ему — Степке Милехину, ученику мартеновского цеха?!

Ему навсегда запомнился великий вогул, осмелившийся показать, отдать огню на расплав священную гору своего народа. В цехе он думал, что из пепла Чумпина вырос не только пучок травы, но все заводы, рельсы, машины, поезда…

В каждой мельчайшей железной вещице заключена пылинка чумпинского пепла, и железо стало для Степы живым. Если послушать его, оно может много рассказать и о Степане-вогуле, отдавшем свою жизнь, и о тысячах и миллионах, которые после него отдают свои жизни: одни сразу, без остатка, как Чумпин, другие по капле пота.

В каждом бегуне, в каждом рабочем у мартена, у прокатного стана, в руднике Степа видел Чумпина. Они отдают свою жизнь железу, сгорают на пламенных кострах.

От этого непрерывен железный поток, который щедро оплодотворяет поля, переносит людей по их воле и прихоти, каждый дом наполняет удобством, несет людям хлеб и счастье, как реки в половодье несут плодородный ил. И родилось у парня великое удивление перед всеми Чумпиными земли, в его воображении грезился памятник для них, какого еще никому не ставили. Памятник из железа и живого пламени, и на нем зеленая трава.

X. БОЙ С «ЧЕМБЕРЛЕНОМ»

Настя день ото дня возвращалась из школы все более испуганной и встревоженной. Степа догадывался, что по ночам она плачет: девушка вставала с красными глазами. Он не раз спрашивал, что с ней; она отвечала неизменно:

— Ничего, отца жалко.