— Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен, почтенный читатель? — прозвучал пронзительный контратенор, и Кэндзи удивленно воззрился на странное существо, выжидательно уставившее на него пару круглых, блестящих, чернильно-черных глаз, которые казались огромными за толстыми линзами очков.

Библиотекарь пару секунд рассматривал японца агатовыми глазищами, подергивая себя за мочку левого уха. Он не собирался упустить счастливую возможность отвлечься от постылой рутины и решительно поднялся из-за стола.

— Вообразите себе, о почтенный читатель, что сейчас вы стоите на берегу необъятного океана бумаги, уровень коего день за днем прибывает, ибо воды его не испаряются, — пропищало существо, выбираясь из логова и подкрадываясь к Кэндзи.

Японец попятился:

— Э-э, да-да… Видите ли, я ищу манускрипт, в котором не хватает титульного листа…

— Две реки, не смешивая течения, неустанно пополняют своими водами сей океан. С одной стороны в него впадают потоки экземпляров из новых тиражей, с другой — издания и памятники письменности, приобретенные на аукционах. Новинки и раритеты, раритеты и новинки — всё здесь, всё учтено!

— Не сомневаюсь. Я, видите ли…

— Только представьте, сколь благородна миссия, выпавшая на нашу долю! Мы призваны собирать всю печатную и рукописную продукцию, сортировать ее, разрезать страницы, переплетать, штемпелевать, нумеровать. Задумывались ли вы об этом когда-нибудь?

— Каждый вечер на сон грядущий, — отрезал Кэндзи. — Однако я хотел бы…

— Тома, поступившие в библиотеку, распределяют по шкафам. А при нынешних масштабах выпуска печатной продукции в них уже трудненько ориентироваться, знаете ли! Но это еще полбеды, почтенный читатель, — количество книг не идет ни в какое сравнение с потоком периодики, хлынувшим в библиотеку сейчас, в конце нашего века. Три тысячи, почтенный читатель, три тысячи в год — это только журналы, и то ли еще будет! А уж про ежедневные газеты, французские и зарубежные, и говорить нечего. Не стану перечислять вам крупнотиражные, но со всеми этими «Марнскими пчелами», «Лотскими курьерами», «Шаролескими вестниками» и «Корезскими герольдами» что вы будете делать, а?

— Ничего я с ними не буду делать, — буркнул Кэндзи. — Я ухожу.

Библиотекарь, охваченный паникой, вцепился ему в рукав — шанс побездельничать до окончания рабочего дня ускользал из-под носа.

— О, не гневайтесь, почтенный читатель. Раз уж Господь наделил нас способностью усваивать знания, надобно пользоваться ею при любом случае. Так чем же я могу вам помочь?

— Вы можете дать мне справку о персидском манускрипте без титульного листа, недавно поступившем сюда, в Национальную библиотеку, — процедил сквозь зубы Кэндзи.

— В таком случае, нет никакой необходимости вести вас в хранилище драгоценных рукописей, каковых у нас насчитывается восемьдесят тысяч, и это совершенно феноменально! Однако когда вы узнаете, что общее число книг, составляющих фонды Национальной библиотеки, достигает двух миллионов…

— Да наплевать мне! — рявкнул Кэндзи.

— Вы сказали «манускрипт» и «недавно»? Отсюда следует логический вывод, что ваш текст в данный момент находится у переплетчика. На переплетные работы выделяется из бюджета тридцать тысяч франков, что вынуждает нас сокращать расходы на приобретения, ибо…

Кэндзи пошатнулся. Прервать поток красноречия этого существа, вцепившегося ему в рукав, не представлялось возможным.

Библиотекарь, видимо, воспринял движение посетителя как очередную попытку к бегству и торопливо спросил:

— Стало быть, ваш манускрипт находится у переплетчика?

— Да вы сами мне об этом только что сказали! — возопил Кэндзи.

— Конечно-конечно, но еще вы, кажется, упомянули, что манускрипт персидский? Дело в том, любезный читатель, что все сочинения на фарси, появляющиеся в нашей библиотеке, неизбежно привлекают внимание Акопа Яникяна — сей господин набрасывается на них, как медведь на мед!

Японец уж было подумал, что у существа ум за разум зашел от собственной болтовни, и оно заговаривается, но агатовые глаза заметили его недоумение.

— Акоп Яникян — мой коллега армянского происхождения, в чьи обязанности входит отбор и передача переплетчику манускриптов из новых поступлений. А когда месье Яникяну попадает в руки текст на фарси, он придерживает его тайком от начальства, чтобы дать своему кузену время переписать интересующие того пассажи.

— Позвольте, я ничего не понимаю…

— Всё чрезвычайно просто, милостивый государь. Если вы соблаговолите зайти в читальный зал отдела восточных рукописей, там, за большим столом справа от бюро библиотекаря, непременно увидите вышеозначенного кузена, коего зовут Арам Казангян. Он уже пятнадцать лет корпит над составлением словаря фарси. Можно сказать, наш постоянный клиент. Так вот, я ничуть не удивлюсь, если искомый вами манускрипт окажется перед ним на столе.

Совершенно оглоушенный Кэндзи покинул лабиринты, рассеянно поблагодарив библиотекаря, который бросил торжествующий взгляд на часы — ура, до конца рабочего дня осталось пять минут!

Жара стояла удушающая. Японец утолил жажду у фонтана, воспользовавшись алюминиевым ковшиком, цепочкой прикованным к бортику, и без сил рухнул на скамейку на площади Лувуа. Было шесть часов вечера.

— Бестолочь бездарная! Да как ты смеешь играть так дурно?! Ты должен вжиться в образ, влезть в шкуру персонажа — и ты у меня влезешь, иначе я тебя туда пинками затолкаю, ничтожество, чтоб тебя раскорячило! Если ты так будешь играть на премьере, нас забросают гнилыми помидорами, дубина! — Распекая партнера по сцене, Эдмон Леглантье яростно размахивал шляпой, и белое перо мело подмостки театра «Эшикье».

Сконфуженный Равальяк забился в кусты и снова приготовился к нападению на Беарнца.

— Господин помреж, что вы там копытами молотите?! Что вы мне лицом шевелите?!

— Мсье Леглантье, прячьтесь! Мсье Ванье идет! — донесся из-за кулисы громкий шепот помощника режиссера, и Эдмон Леглантье, услышав имя своего главного заимодавца, метнулся к суфлерской будке.

Ссыпавшись по лесенке, он в мгновение ока очутился под сценой. Топот над головой свидетельствовал о том, что его труппа тоже предприняла стремительное и беспорядочное отступление. Эдмон направился по узкому, тускло освещенному коридору, но у каморки реквизитора наткнулся на склонившуюся фигуру — кто-то, подставив ему тылы, рылся в коробе с посудой и фруктами из папье-маше.

— Темно хоть глаз коли! Кто здесь? — спросил актер, шустро определив на ощупь, что перед ним молодое пышненькое существо женского пола.

— Я, Андреа, — пискнула девушка, поворачиваясь к нему.

— Ишь ты, а у тебя аппетитные окорочка, цыпа моя! Одеть тебя в трико да выпустить к публике — в клочья порвешь галерку, в клочья, а пингвины из оркестровой ямы будут тебе бисировать, не дожидаясь сигнала клакеров! — Говоря это, Эдмон Леглантье продолжил тактильные опыты, отчего Андреа попятилась, еще попятилась и в конце концов прижалась спиной к стене. — Да ладно, не ломайся, красотуля моя, партер я обследовал, дай-ка заглянуть на балкон… Опа! Негусто, зато вроде ничего не подложено, а? Нет, все-таки недурственно, весьма недурственно… — бормотал он, лапая девицу.