Посередине комнаты стоял полированный письменный стол с Т-образным приставным столом.

Тут царил идеальный порядок: серебристый телефон, чернильницы с бирюзовыми чернилами, пара листков бумаги.

Прямо на столе размещались восемь телефонов и кремлевская «вертушка». Во главе стола в бархатном красном кресле с высокой спинкой восседал товарищ Лаврентий Павлович Берия, нарком внутренних дел.

Берия ел, на тарелке лежали листья шпината.

Энергично пережевывая пищу, он жестом пригласил ее войти.

Могильчук откозырял и покинул кабинет.

— Ой, Лаврентий Павлович, — выдохнула Сашенька, — как я рада вас видеть! Вы можете мне все объяснить.

Берия проглотил то, что положил в рот, потом учтиво поднялся, обошел стол и поцеловал ей руку.

— Добро пожаловать, Александра Самойловна, — официально приветствовал он ее своим гортанным голосом с сильным мингрельским акцентом, не выпуская ее руку из своих пальцев. — Гадаете, что я ем?

— Да, — сказала она, хотя ей это было совершенно безразлично.

— Видите ли, я не ем мясо. Ненавижу убивать животных. Этих бедных телят и ягнят! Нет, я этого не выношу, кроме того, Нина говорит, что я должен следить за своим весом. Я вегетарианец, поэтому ем только это — даже в гостях у Иосифа Виссарионовича.

«Трава Берии! — говорит товарищ Сталин. — Смотрите, Лаврентий Павлович снова жует свою траву! Дайте-ка я на это посмотрю». — Он, продолжая держать ее за руку, повернул Сашеньку, как будто танцуя. — Вы такая бледная. Но все равно красивая. Одной фигуры достаточно, чтобы свести с ума такого мужчину, как я. Бросить к ногам все за один поцелуй. Вы как сдобное пирожне. Какая жалость, что пришлось встретиться именно здесь, да?

Его выцветшие глаза так жадно шарили по Сашенькиному телу, что она вздрогнула. Коренастый лысеющий нарком в пенсне бесшумно обошел вокруг Сашеньки в своих мягких замшевых туфлях. Он был в штатском — мешковатые желтые широкие брюки, вышитая косоворотка — и походил на грузина с морского курорта. Сашенька помнила, что ее муж, бывало, играл в команде Берии в баскетбол на даче в Сосновке. Когда Сашенька присутствовала на этих играх, она заметила, что, несмотря на низкий рост, Берия был невероятно шустрым.

— Я так рада вас видеть, — сказала она. И не кривила душой.

Берия был беспощадным, но сведущим в делах. Ваня восхищался его усердием, прилежанием и честностью, так отличавшимися от пьяного бешенства Ежова. — Вы можете все прояснить, Лаврентий Павлович! Слава богу!

— Я мог бы целый день любоваться вашими бедрами и грудью, моя сладкая, но вижу, что вы устали. Будете что-нибудь? — Он поднял трубку телефона и произнес:

— Принесите бутербродов.

Приняв приглашение Берии, она присела в одно из кожаных кресел у Т-образного стола для заседаний, приставленного к письменному столу Берии. Хозяин тоже присел. Двойные двери открылись, женщина в белом переднике вкатила на тележке поднос с чаем.

Перекинув через руку салфетку (как официантка в ресторане «Метрополя»), она подала чай, бутерброды, рыбную закуску и вышла из кабинета.

— Угощайтесь! — пригласил Берия, причмокивая своими похожими на надувные шары губами. — Вы ешьте, пока мы будем разговаривать. Вам понадобятся силы.

Сашенька колебалась: она боялась, что, если она съест эти аппетитные бутерброды, это обяжет ее предать своего мужа и Менделя. Она собралась и подумала о детях. Вот ее шанс.

— Я не знаю, в чем меня обвиняют, уважаемый товарищ Берия, но я невиновна. И вы тоже это знаете. Вы себе не представляете, как я рада вас видеть!

— И я тоже. Ешьте, моя сладкая. Они не отравлены, клянусь. — Сашенька надкусила бутерброд. — Вы знаете, вы абсолютно в моем вкусе, Сашенька. Как только я вас увидел, я понял, что вы лишь с виду порядочная советская женщина, но ваши губы сулят бездну наслаждения. Однако вы не очень-то обрадовались, когда я стал с вами флиртовать у вас на даче? Вы знаете, я весь день думаю о женщинах. Я настоящий грузин, понимаете?

Глаза Берии затуманились, веки опустились.

— Знаете, что я хотел бы сделать, Сашенька? Я хотел бы увезти вас к себе домой. Нина с детьми живет на даче в Сосновке. И, как я говорил, мы с вами попаримся в баньке, выпьем лучшего вина, потом я уложу вас на диван, приподниму юбку и проведу носом по вашим бедрам — там, где начинаются ваши чулки, проведу губами по вашей атласной коже, потом поднимусь выше, пока не почувствую запах ваших «клубничек», потом выше, все ближе к вашей «курочке», вдохну ваше возбуждение…

Такое небольшевистское поведение шокировало и вызывало омерзение. Сейчас она была в полной власти Берии. Он давал ей понять, что может сделать все, что пожелает. Сашенька решила не обижаться — не могла позволить себе обиду, — однако и авансов решила не делать. Его непристойные предложения могли быть уловкой, соблазном. Или это был намек на то, что он на самом деле желает ее, и если она хочет выбраться отсюда — то проще всего вот так?

Но это был Лаврентий Берия, нарком внутренних дел, человек, которого она уважала и любила, большевик, выдвиженец самого товарища Сталина. Как он может так разговаривать с товарищем, работавшим у Ленина и принимавшим у себя в доме Сталина? Ее разум работал быстро, и тут же она решила, что сделает все, каким бы низким и унизительным это ни выглядело, лишь бы опять увидеть своих детей.

— Вы смущаете меня, Лаврентий Павлович, — хрипло прошептала она. — Я не привыкла к такого рода…

— Правда? Бросьте, Сашенька. Я сам удивлен. Вы такая уважаемая, такая порядочная советская женщина, которая учит наших жен печь пироги и штопать юбки юных пионерок. Но мы-то знаем, каким необузданным созданием вы являетесь. Что вы кричите, чего требуете, когда по-настоящему взрываетесь! Совсем как ваша мать. О ней тоже ходила дурная слава, верно?

У нее внутри все похолодело. Беня Гольден, должно быть, выдал тайну их отношений — вот как обо всем узнал ее муж.

Берия лучисто улыбнулся своими пухлыми губами.

— Нам все известно, моя сладкая, — похотливо сказал он. — Если ты трахалась с этим еврейским писателем, могла бы потрахаться и со мной. Не строй из себя ангелочка. Да, я бы хотел тебя трахнуть — я бы заставил тебя визжать от наслаждения, возможно, так когда-то и будет. Но не слишком на это уповай. — Внезапно его тон стал официальным. — Вы не признались Могильчуку. Вы читали его рассказы? Дерьмовые рассказики. Он пишет приключенческие истории — претендует на звание советского Конан Дойла. Но увы! Долг превыше удовольствий. Ваше дело очень серьезное, Сашенька, — как бы я ни хотел вас «отведать», это дело находится под личным контролем Самого!

— Товарищу Сталину известно, что я невиновна.

— Осторожнее, осторожнее. Не стоит упоминать при мне его имя, арестованная Цейтлина-Палицына. Я хочу, чтобы вы знали: ваша единственная надежда сейчас — признаться во всем. Складывайте оружие, обнажите ваше изменническое антисоветское нутро. Мы здесь не баклуши бьем. Хотите, чтобы к вам применили силу? — Он встал, обогнул стол, обдав ее ароматом лимонного одеколона. Он погладил ее по волосам, провел рукой по груди, ущипнул за сосок.