Фрицше отчаянно искал военного специалиста, который мог бы растолковать слушателям, что же, в конце концов, происходило на фронте. В итоге в секретариате появились два генерала с набросками своих комментариев. Все, что написали военные, сводилось к оправданиям и поиску причин тяжелого положения армии. Фрицше позвонил Геббельсу и спросил его совета, но тот ответил категорически: «Мы не можем сказать такое народу. Бросьте всю эту чепуху в корзину». Фрицше сам встал у микрофона и произнес импровизированную речь на десять минут.

На следующий день все германские газеты вышли с траурной каймой на полях.

Народ Германии был потрясен.

Удался ли опыт доктора Геббельса по применению шоковой терапии? Пропагандисты в Лондоне и в Вашингтоне предположили, что он лишился рассудка. С главой имперской прессы Отто Дитрихом случился нервный срыв, и он слег в постель. Генрих Гиммлер носился с предложением ввести всеобщую цензуру и запретить выпуск каких-либо новостей, пока германские войска не одержат хоть небольшую, но победу.

Разумеется, Геббельс был далек от умопомешательства. Его опыт увенчался успехом. Растерянные люди пришли в себя, печаль переросла в фатальный мистицизм. Они находились под гипнотическим воздействием тезиса Геббельса, что и поражения, и потери имеют свое значение. Геббельс вопил: «Погибшие не сдаются! Они продолжают сражаться плечом к плечу с живыми солдатами!» И люди ему верили. Мало того, они опять стали доверять правительству, которое открыто говорило им горькую правду. Отныне Геббельс вновь мог их обманывать.

Геббельс понимал, что после пережитого потрясения от разгрома под Сталинградом немцы готовы ко всему. Теперь, как никогда раньше, их было необходимо привести к тотальной мобилизации.

Требовалось, чтобы к нации обратился сам фюрер. Геббельс отчетливо сознавал, что в час, когда решалась судьба Германии, он не может заменить Гитлера. Он говорил: «Есть два типа ораторов, принципиально отличающихся друг от друга по темпераменту: у одного слова идут от разума, у другого – от сердца». Геббельс знал, что сам он принадлежит к первой категории, он, по его же словам, придерживался поучающего стиля и, оставаясь холодным, не мог воспламенить и слушателей. Гитлер же, напротив, «затрагивает глубинные струны души каждого человека, знает, как их обнажить, и рукой мастера заставляет их дрожать. Его голос исходит из самой сокровенной части души, а потому и проникает в человеческие сердца… Он обладает единственным в своем роде даром влиять на массы, ему тесны всякие рамки… Его речь словно магнит притягивает к себе души и сердца людей».

Но Гитлер наотрез отказался произнести речь. Он заявил, что выступит только в том случае, если будут одержаны новые победы или общая обстановка на фронте изменится к лучшему. Но до этого, сказал фюрер, он не поднимется ни на одну трибуну и не подойдет к микрофону.

Отказ Гитлера означал, что брешь должен был закрыть собой Геббельс. Все последующие дни он использовал каждую свободную минуту, чтобы поработать над своим выступлением, – он назначил его на 18 февраля в «Шпортпаласте» и придавал ему жизненно важное значение. Обычно он диктовал свои речи, используя как источник сжатые, но емкие конспекты, приготовленные помощниками; в них, в зависимости от степени важности, те или иные места выделялись красным, зеленым или желтым карандашом. Этот метод позволял работать быстро, от Геббельса требовалось только завершить отделку окончательного варианта. На этот раз он своей рукой написал всю речь, не прибегая к услугам стенографиста, затем вычеркнул большую часть и переписал ее, вдумываясь в каждое слово и как бы взвешивая его. Наконец, в четыре часа утра 18 февраля, он завершил свой труд. Последние несколько часов он отсылал страницу за страницей в комнату помощников, где два стенографиста спешно их печатали. Через четверть часа после того, как была передана последняя страница, он зашел к помощникам в шелковом халате, окинул всех сияющим взором и спросил: «Ну как, вам нравится?» Все бросились поздравлять его с успехом, но он, не обращая внимания на похвалы, продолжал: «Уж эти мои десять вопросов попадут в точку, а? Сегодня вечером мы посмотрим на результат». Уже стоя на пороге, он добавил: «Могу вас заверить в одном: как только кончится война, я перестану так надрываться и отдохну как следует».

Геббельс задумал свою речь как своего рода опрос общественного мнения, в котором знаменитые «десять вопросов» должны были выяснить отношение людей к тотальной войне. Он намеревался спросить, готов ли народ пойти на любые жертвы ради победы. И он очень надеялся, что люди ответят ему «Да!». Таким образом он хотел подтолкнуть Гитлера к более решительным мерам и к началу тотальной мобилизации, чего до сих пор не мог от него добиться[97].

Это было довольно рискованным предприятием, так как Гитлер не любил, когда его ставили перед свершившимся фактом. Возможно, именно поэтому Геббельс так тревожился и не мог уснуть в ту ночь. Он вернулся к себе, перечитал речь вслух, запоминая, где следовало выдержать паузу, а где прибавить пафоса и выразительности. Время от времени Фрицше, работавший в соседней комнате, видел, как министр выходил из кабинета, произносил фразу-другую и с небывалым оживлением добавлял: «Здесь они у меня взвоют от восторга!»

Затем Геббельс снова удалялся к себе, вставал против зеркала, жестикулировал, смеялся, вновь напускал на лицо серьезное выражение, выкрикивал несколько слов, потом переходил на трагический шепот – он репетировал все представление.

Фрицше воспользовался короткой паузой, чтобы спросить министра, что будет, если люди ответят вопреки его ожиданиям, если они будут против тотальной войны. Его вопрос ошеломил Геббельса. «Вы забываете, что к тому времени, когда я задам первый вопрос, они уже час будут меня слушать. А за час я могу заставить их сделать что угодно», – ответил он.

Фрицше промолчал. Он-то знал, что Геббельс разместит в толпе несколько сотен своих людей, которые будут подыгрывать оратору. Так делалось на всех его выступлениях.

И снова Геббельс замирал перед зеркалом, жестикулировал, следил за своим выражением лица. По привычке он немного поворачивался влево, так как знал, что его правый профиль смотрится лучше, чем левый.

В «Шпортпаласте» яблоку негде было упасть уже за несколько часов до начала объявленного заранее выступления Геббельса. Билеты распределялись под бдительным надзором районных отделений партии и министерства пропаганды. Допустить, чтобы в такой ответственный момент аудитория состояла из людей пусть и сочувствующих режиму, но не горящих желанием пожертвовать собой, значило проявить крайнее неблагоразумие и излишне рисковать – слишком многое было поставлено на карту.

Несмотря на кажущуюся внешнюю бесстрастность, в глубине души Геббельс понимал, что сама по себе его речь не могла спасти положение или хотя бы улучшить его. Так было и в то время, когда нацисты боролись за власть, так было и сейчас. Стоя на трибуне перед толпой в пятнадцать тысяч человек, охваченных безумным ликованием, он находился во власти огромного напряжения. Сегодня ему предстояло сражаться, сегодня он не мог положиться на шутки или на импровизацию. За последние две недели ему в какой-то степени удалось вывести людей из шока от поражения под Сталинградом. В тот вечер он должен был обратить разгром в победу. И эта речь стала его самым блестящим выступлением.