Он начал говорить под неистовые крики. Те, кому уже приходилось его слушать и кто знал его, удивленно переглядывались: это был не прежний, знакомый им Геббельс, это был не его яркий, четкий, проникновенный голос, а то, что он говорил, не было похоже на обычные умные, красиво построенные фразы. Перед ними стоял серьезный, озабоченный человек, который пришел для разговора по душам со своими друзьями и родными, человек, которого не волновало, какое впечатление он произведет и как громко будут ему аплодировать; этот человек хотел одного: сообщить всем что-то важное. «Сталинград был и остается великим тревожным знаком Судьбы германскому народу!» – начал он. Он представил военное положение Германии более трудным, чем оно казалось немцам. Но сейчас он стоит перед людьми, воспитанными в духе строгой дисциплины и самоотверженности, поэтому его поймут, если он обратится к ним «со всей серьезностью, какой требует положение».

Что он и сделал. Как никогда раньше, стала близка опасность распространения большевизма, и только вермахт может воздвигнуть надежную преграду на его пути. Если вермахт не остановит большевиков, если этого не сделает германская нация, то вскоре весь мир окажется под их железной пятой. Пришла пора принять срочные меры, нельзя терять ни минуты. «Решается судьба всей западной цивилизации, чья история насчитывает две тысячи лет». Да, дело обстоит именно так и именно так серьезно, признавал Геббельс, хотя и отдавал себе отчет в том, что британские газеты со злорадством скажут, что он «исподволь прощупывает почву для мирных переговоров с союзниками». Ну и пусть говорят, ведь на самом деле это не так. «Сегодня в Германии никто и не помышляет о том, чтобы, забыв честь и долг, пойти на соглашение. Все помыслы нашего народа устремлены на одно – на войну без жалости и пощады». Да, говорил он, борьба оказалась слишком изнуряющей для немцев, люди устали и разочаровались. «Никому из нас не нужны пустые обещания и обманчивые надежды».

Германская нация лишь недавно вступила в войну, и ей еще непривычны выпавшие на ее долю лишения. Однако от нее требуется не так уж много жертв, если сравнить их со страданиями русских «под ужасным гнетом ГПУ». Теперь пришел черед немцев взвалить на свои плечи тяжкую ношу. «Тотальная мобилизация всех людских и промышленных ресурсов на войну – вот веление времени!» Веление не по принуждению, подчеркивает Геббельс. «Мы добровольно откажемся от многих благ, чтобы увеличить нашу военную мощь так быстро и так значительно, насколько это возможно». Означает ли это устройство немецкого общества по большевистскому образцу? Конечно нет. «Этот шаг не является нашей целью, он всего лишь средство к достижению цели… Самые суровые меры нельзя считать слишком суровыми, когда на карту поставлена победа».

И тут он перечислил необходимые, по его мнению, меры: закрыть фешенебельные рестораны, салоны красоты и модные магазины, отказаться от прислуги. «Лучше несколько лет ходить в заплатках, чем поддаться малодушию, из-за чего, может быть, всему нашему народу придется веками ходить в рубище». Он объясняет цели тотальной мобилизации: высвободить мужчин для фронта и женщин – для военного производства. «Не стану спорить, нам предстоит принять весьма жесткие меры, и нас ждет впереди немало тяжелых и тревожных недель, но это единственный способ облегчить наше положение».

Геббельс говорил почти час, и его аудитория пришла в полное исступление. Его речь прерывали то взрывы хохота, когда он иронизировал, то возмущенный ропот, когда он поносил русских и их западных союзников, то возгласы одобрения, когда он взывал к патриотизму соотечественников. Время от времени все заглушали неистовые аплодисменты, перемежавшиеся восторженным ревом зала. Его выступление превратилось в своеобразный диалог между ним и толпой, и порой Геббельсу приходилось поднимать руку вверх, чтобы призвать людей к тишине.

Наконец он добился того, что ему требовалось: публика пришла в нужное ему состояние. Он убедил людей, что остановка за малым – еще немного жертв, и положение прояснится. Иными словами, он назначал плату за скорый, а может быть, и не очень скорый конец войны. Готовы ли они принести требуемые жертвы? Они могли ответить «Ja» или «Nein». Дело решал их ответ. А кем они, в конце концов, были? «Люди, собравшиеся здесь, представляют весь народ Германии: и тех, кто в тылу, и тех, кто на фронте. Я прав? Да или нет?»

«В эту минуту, – отмечает стенографист Геббельса, – поднялся невообразимый шум, сравнимый разве что с бурей энтузиазма, которая бушевала в толпе во времена борьбы за власть. Словно подброшенные электрическим разрядом, люди вскочили с мест, и стены громадного зала дрогнули от громового «Да!».

Наконец Геббельс начал задавать свои десять вопросов, ради которых и был затеян грандиозный митинг:

«1. Англичане говорят, что германская нация утратила веру в победу. Я спрашиваю вас, вы верите, как верит фюрер и мы, что победа Германии будет полной и окончательной?

2. Готовы ли вы решительно и неколебимо продолжать войну, несмотря на все превратности судьбы? Готовы ли вы сплотить ряды и стоять единой фалангой за фюрера до тех пор, пока мы не достигнем победы?

3. Готовы ли вы, если потребует фюрер, работать десять, двенадцать, четырнадцать, а то и шестнадцать часов в сутки и отдать все ради победы?

4. Согласны ли вы, если потребуется, принять еще более суровые и решительные меры, чем мы себе можем представить сегодня?

5. Англичане кричат, что германский народ потерял веру в фюрера. Я спрашиваю вас: правда ли, что сегодня ваша вера в фюрера тверже и исполнена большей силы, чем когда-либо? Готовы ли вы беспрекословно и без малейших сомнений следовать за фюрером, куда бы он вас ни повел, и сделать все, чтобы довести войну до победного конца?

6. Я спрашиваю вас: готовы ли вы отдать все силы, чтобы обеспечить восточный фронт солдатами и оружием и нанести смертельный удар по большевизму?

7. Обещаете ли вы солдатам, сражающимся на фронте, что за ними всегда будет стоять их родина и что вы дадите им все необходимое для победы?

8. Хотите ли вы, и прежде всего вы, женщины, чтобы правительство, наконец, прозрело и поняло, что и женщины Германии готовы отдать все свои силы для победы?

9. Одобряете ли вы самое суровое наказание для дезертиров и мошенников, которые прикидываются пацифистами и пользуются нашими трудностями в корыстных целях? Согласны ли вы, чтобы каждый, кто мешает нам помогать фронту, объявлялся преступником и платил за это жизнью?

10. Хотите ли вы, чтобы народ в тылу сплотился и взял на свои плечи тяжелое бремя войны? Хотите ли вы, чтобы это бремя несли в равной степени и те, кто достиг вершин, и те, кто остался внизу, и богатые, и бедные?»

Геббельсу понадобился еще почти час, чтобы задать десять вопросов: так часто его прерывали. Он подвел итог: «Народ готов на все. Фюрер приказывает, а мы должны ему подчиняться… Если когда-либо наша вера в победу была твердой и непоколебимой, то это сегодня, в час национального единения и внутренней решимости. Мы видим впереди победу и должны завоевать ее. Поэтому наш лозунг таков: «Вставай, народ, иди на бой и обрети свободу».