Вершина ствола мавриции, достигающего трех метров в поперечнике и похожего на величественную колонну, заканчивается двумя десятками этих блестящих вечнозеленых листьев; вообразите себе, какое изумительное зрелище представляет собою такая пальма.

Но мавриция не только удивительно красива: она также в высшей степени полезное растение. Ее листья, плоды, стебель – словом, все части находят себе какое-нибудь применение в домашнем хозяйстве индейцев. Черешки ее листьев – гибкие и легкие, если их высушить, – разрезают на планки в два-три сантиметра толщины и выделывают из них ставни, ящики, клетки, решетки, перегородки, между тем как кора их идет на приготовление корзин и жалюзи. Листовые волокна обыкновенно употребляются на разного рода плетения, а из плодов, очень приятных на вкус и похожих на сосновые шишки, получают прекрасный напиток.

Сердцевина ствола этой пальмы доставляет превосходную питательную муку вроде саго, а из самого ствола индейцы выдалбливают легкие челноки, в которых отправляются на рыбную ловлю.

Хотя в то время, когда наши герои плыли по Гапо, эта местность не вся была залита водой, тем не менее река уже сильно выступила из берегов, и было так трудно найти место для ночлега, что несколько раз дон Пабло со своей семьей был вынужден проводить ночь на плоту, который с этой целью крепко привязывали к какому-нибудь дереву.

Наши путешественники медленно подвигались среди этого лабиринта рек и рукавов, забираясь иногда в самую глубь какой-нибудь «игарипе», то есть бухты, в надежде отыскать твердую землю, где бы можно было устроить хотя бы кратковременную стоянку.

Запас провизии у них быстро подходил к концу, а возможности возобновить его не было никакой: навстречу им ни разу не попались ни пекари, ни водосвинка, потому что, хотя эти животные превосходно плавают, однако ни одно из них не показывается на берегу реки, пока она не вернется в свое русло.

Время от времени Гуапо удавалось подстрелить из сарбакана какого-нибудь попугая или ара, но это бывало редко, и, разумеется, это уничтожалось немедленно же.

Довольно часто путники слышали крик ревунов, но самих обезьян никому не посчастливилось увидать. Теперь никто из наших героев не побрезговал бы жарким из обезьяны, и каждому оно показалось бы лакомым блюдом.

Однажды вечером наши герои вошли в глубь одной игарипе, берег которой не был затоплен наводнением; бухта эта была не шире плота и со всех сторон окаймлена огромными деревьями. Во многих местах вьющееся растение – колючая яситара144 – обвивалось вокруг ветвей и даже перебрасывалось с одного берега на другой; надо было тщательно избегать этой странной лианы, так как если бы она зацепила своими когтеобразными колючками кого-нибудь из путешественников, он мог легко упасть в воду или, в лучшем случае, изорвать в клочья свою одежду.

Наши путешественники были заняты приготовлением своего скудного ужина, как вдруг услыхали доносившийся из лесу крик обезьян. Это явление, довольно обычное в лесистых местностях Амазонки, особенно перед заходом или восходом солнца, или, еще чаше, перед наступлением грозы, не привлекло бы к себе их внимания, если бы этот рев не приближался к ним постепенно. У Гуапо появилась надежда, что при помощи сарбакана ему наконец удастся поживиться дичью. Он был убежден, что, когда обезьяны подойдут к бухте, им придется обогнуть ее, так как, несмотря на ее малые размеры, игарипе была слишком широка, чтобы животные могли перепрыгнуть через нее.

В самом деле, спустя около получаса стая ревунов показалась на высоких деревьях, окаймлявших берег метрах в пятидесяти от того места, где был причален плот.

Это были довольно крупные животные с худыми руками и ногами, что является характерной чертой большинства цепкохвостых обезьян; с первого же взгляда индеец увидел, что это не маримонды, а настоящие ревуны, в которых он признал арагуатов.

Шерсть этих обезьян красновато-бурая на спине и плечах, на передней части тела приобретает более светлый оттенок, а черновато-синее лицо, лишенное волос, изборожденное морщинами, придает им сходство со стариком. Арагуаты145 имеют до одного метра в длину, не считая хвоста, который у них гораздо длиннее всего тела.

Их было штук пятьдесят. При виде игарипе они остановились на вершине самого высокого из деревьев, росших на берегу. Самый крупный и сильный из них был, по-видимому, вожаком стаи, в которой можно было насчитать много самок; они сразу бросались в глаза благодаря детенышам, которых несли на спине, как это делают индейские женщины и вообще дикарки. Маленький арагуат держался руками за шею матери, а ногами охватывал ее бедра; кроме того, своим хвостом он изо всех сил цеплялся за хвост матери – предосторожность, необходимая, чтобы не упасть во время прыжков, которые делала самка, перебираясь с ветки на ветку и в особенности с одного дерева на другое.

Натолкнувшись на игарипе, преграждавшую им дорогу, обезьяны, по-видимому, испытали большое разочарование. Они рассчитывали продолжать свой путь до берега и не ожидали встретить это препятствие. «Но почему бы им не переправиться через бухту вплавь? – подумаете вы. – Ведь ничего не было легче!» Ну так знайте, что вы жестоко ошибаетесь: эти странные создания, всю свою жизнь проводящие на берегах рек, на деревьях, ветви которых касаются воды, страшатся этой воды как огня, несмотря на то что видят ее беспрестанно перед собой. Кошка не так боится замочить свои лапы, как обезьяна – концы пальцев; кроме того, кошка умеет плавать, а обезьяна не в состоянии удержаться ни одной минуты на поверхности воды. Разве не странно, что из всех животных только то, которое наиболее походит на человека, лишено, как и он, способности плавать?

Из всех жестов и движений арагуатов было видно, что преграда, встречавшаяся им на пути, совершенно разбивала все их планы. Стая устроила совещание, чтобы решить, что предпринять. Вожак их уселся на самой высокой ветви и обратился к товарищам с громовой речью, сопровождая ее оживленной жестикуляцией. Некоторые натуралисты сравнивали эти речи ревунов со скрипом скверно смазанной телеги, к которому присоединяется еще грохот колес, и наши путешественники были вполне согласны с этим мнением.

Все обезьяны с величайшим вниманием слушали речь вожака, соблюдая порядок, который сделал бы честь английскому парламенту или американскому конгрессу. Лишь иногда какой-нибудь детеныш издавал легкий визг или позволял себе протянуть руку, чтобы поймать москита, но он тотчас же получал от матери внушительную встряску, после чего держался умнее и замирал в неподвижности. Зато, когда старый арагуат окончил речь, поднялся такой шум, какого не слыхали никогда ни в одном собрании. Каждый из присутствующих желал высказаться и не ожидал, чтобы ему предоставили слово. Все горланили наперебой; в воздухе стоял такой гомон и рев, с которыми не мог сравниться скрип и грохот целой сотни разбитых телег.

Однако, когда эта какофония достигла крайних пределов, председатель одним знаком заставил смолкнуть всех. Собрание, затаив дыхание, приготовилось слушать речь почтенного вожака. Вероятно, он призвал к порядку зарвавшихся ораторов, напомнив им о деле, интересовавшем всех без исключения. Он, очевидно, придумал способ переправиться через игарипе, так как пальцем, за которым следили все слушатели, указывал на бухту.