Он удалялся нарочито громко, пиная ногой камешки, а Юля, обхватив голову руками, думала, что за много лет совсем не узнала своего приятеля. Ей всегда казалось, что он опоздал родиться. Длинноватые для мужчины кудри ржаного цвета, неряшливая, подчеркнуто неряшливая одежда и своеобразные, очень своеобразные манеры. В свои двадцать пять он выглядел наивным ребенком, которого нельзя отпускать на улицу одного. Выходит, и впрямь нельзя было отпускать одного… Ребенок натворил дел. И это при таких родителях. Она вспомнила тетю Надю, ее вычурную, но безвкусную одежду, еду, которую она готовила, – слипшийся рис, жареная картошка, подгоревшая с боков и недосоленная, жесткая, как подошва, говядина. Так было всегда, и она не собиралась меняться. Почему же отец променял маму на нее? Да, тетя Надя, несомненно, красивая, но броской, яркой красотой. От такой красоты быстро устаешь. А мама другая – утонченная, как фарфоровая статуэтка или японская живопись. Такая красота не бросается в глаза, ее способны оценить только знатоки, оценить и восхититься. В одном фильме герой сказал героине: «Вы не ширпотреб, вы индпошив». Очень точные слова, как оказалось.

– О чем ты думаешь? – поинтересовался Сергей, взяв ее руки в свои.

– О жизни, – отозвалась Юля. – Видишь, как она иногда поворачивается. Я всегда считала свою семью образцовой, а оказалось наоборот. И семью Колесовых я считала образцовой… Как полковник мог упустить своего сына?

– К Колесову действительно применимо слово «образцовый», – согласился Плотников. – Только в другом смысле. Не образцовый семьянин, а образцовый полицейский, дни и ночи просиживающий на работе и доверивший воспитание сына жене. И она воспитала его как смогла.

– Да, как смогла, – эхом откликнулась девушка. – Знаешь, мне действительно абсолютно все равно, останусь ли я в живых. Пусть он забирает эти проклятые бриллианты. Они не принесут счастья ни ему, ни московскому коллекционеру.

Она прерывисто задышала, и Сергей, уже ощущавший нехватку кислорода, не пытался ее успокоить. Этот негодяй их переиграл, и поэтому… – оборвав мысль, назойливо крутившуюся в голове, капитан услышал шум снаружи и взглянул на камень, закрывавший вход. Их страж двигался, и полицейский достал предусмотрительно захваченный с собой пистолет.

– Сиди тихо, – бросил он девушке. – Похоже, негодяй вернулся, чтобы покончить с нами сегодня, но просто так я ему не сдамся.

Вид Юли пугал. Кожа ее так побледнела, что приняла синюшный оттенок.

– Господи, скорее бы все закончилось, – прошептала она запекшимися губами.

– Закончится, даю слово, – Плотников встал возле камня, ожидая непрошеных гостей.

Лондон, 1791

Торговец мебелью Макензен, пожилой толстяк с красным лицом, прошитым синими прожилками, поднимался по лестнице, тяжело дыша. Его бесцветные водянистые глаза извергали молнии, жидкие волосы разметались в разные стороны. Мужчина был в страшном гневе и собирался наконец добиться справедливости. Одна непорядочная француженка, ни бельмеса не понимавшая по-английски, несколько раз брала у него в долг, меблировала свою жалкую комнатенку за его счет и до сих пор не заплатила ни пенни. Макензен, уже не первый раз навещавший ее квартирку, буквально кричавшую о бедности хозяйки, угрожал несчастной полицией, однако женщине раз за разом удавалось разыгрывать отчаяние, да такое, от которого старое сердце кредитора чуть не разрывалось. Она рвала на себе волосы, заламывала руки, клялась, что выпрыгнет в окно, даже залезала на подоконник, и он бросался к ней, чтобы помочь ей спуститься. Если эта ненормальная и правда прыгнула бы вниз с четвертого этажа, от нее осталось бы одно мокрое пятно. Разумеется, Макензен не хотел брать грех на душу и потому удалялся ни с чем, попадая в другой ад, в который на сей раз превращался его собственный дом, где сварливая жена, видя, что супруг опять пришел без денег, грозилась выдрать ему последние лохмы.

Сегодня супруга послала его с напутствием без денег домой не возвращаться, подозревая в грязной связи с этой бессовестной француженкой. Мужчина, чтобы отвести от себя подозрения, преисполнился решимости вернуть свои кровные и, поднявшись на четвертый этаж, постучал в квартиру. К своему стыду, он подумал, что плохо знает фамилию должницы. Она представилась то ли как Валотт, то ли как Мотт. Макензен ссужал ее деньгами без всяких расписок, почему-то веря басням, которые она плела ему, и не удосужился познакомиться с ее документами. К счастью, у него были свидетели, готовые подтвердить факт займа со стороны госпожи Валотт или Мотт. На стук никто не отозвался, и мужчина, немного потоптавшись у двери, постучал громче.

– Кто там? – послышался слабый голос Валотт или Мотт.

– Госпожа, это Макензен, – ответил толстяк. – Я пришел за деньгами.

– Одну минуту.

Женщина приоткрыла дверь. Как всегда, она была неряшливо одета. На ней был грязный, засаленный капор и несуразный чепец, из-под которого торчали распущенные, давно не чесанные космы.

– Здравствуйте, господин Макензен! – Валотт пропустила его в квартиру, где, кроме софы, столика и одного кресла, ничего не было. – Я знаю, что много должна вам, но сейчас мне неоткуда взять деньги. Хотите – забирайте назад свою мебель. Я думаю, ее еще можно продать. Да, первоначальную цену вы за нее не выручите, но хоть что-нибудь… Остальное я верну вам при первой же возможности.

– Вот уже год, сударыня, вы кормите меня обещаниями, – буркнул толстяк. – И я как дурак слушаю вас. Помнится, вы рассказали мне, что ваш брат, богатый торговец шелками, должен прибыть в Лондон и снабдить вас деньгами. Где же он? Почему до сих пор не приехал?

Она стала ломать руки, но эта сцена уже не вызывала у него жалости.

– О, я не знаю, куда делся Том! – плакала женщина. – Возможно, его корабль потерпел крушение. Давайте я отработаю вам все, что должна. Быть может, вам нужна горничная или посудомойка? Я согласна на все.

Макензен представил себе, что его ждет, если он приведет эту даму домой.

– Нет, госпожа, мне не нужны служанки, – твердо ответил торговец. – Мне нужны мои деньги, и я их получу. Прямо сейчас я иду за полицией, и вам придется объясняться с ними.

– О, только не за полицией! – застонала Валотт. – Они посадят меня в тюрьму.

– Вам там самое место. – Поклявшись себе быть решительным, Макензен развернулся и вышел на лестницу.

– Если вы пойдете в полицию, я выброшусь из окна! – прокричала несчастная женщина.

– Туда вам и дорога, – в сердцах брякнул толстяк и хлопнул дверью. Выйдя на улицу, он плюнул на мостовую и зашагал в полицейский участок. Какой-то жуткий звук заставил его остановиться и оглянуться назад. Истошно вопили женщины. Люди окружали лежавшее на мостовой распростертое тело. Макензен заставил себя сделать несколько шагов к толпе и с ужасом увидел, что госпожа Валотт или Мотт сдержала обещание. Желтый старый чепец отлетел в сторону, черные волосы смешивались с кровью, пропитывавшей засаленный капор. В горле толстяка что-то булькнуло, и он медленно сел на холодные камни.